Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

Иваново – 66.

При воспоминании о ДТК «Иваново» и до сих пор я ощущаю столь милый мне, пьянящий запах деревянной дачи. Когда я приезжал туда (а это было чаще раннею весной), то с упоением вдыхал ещё морозный воздух талого снега средней полосы России. Да, ДТК «Иваново» это – кусок моей жизни, если не целый пласт.

Зимою ДТК работал как семинар молодых композиторов. Кого только не встречался там, и с кем не познакомился?.. Вот перечень фамилий композиторов и музыковедов, с которыми я там познакомился и виделся.

Агаджиков (Туркмения)

Адлер (Москва)

Азарашвили (Грузия)

Аристакесян (Армения)

Ассев (Одесса)

Бакурадзе (Грузия)

Белов (Ленинград)

Бычков (Казахстан)

Бунин (Москва)

Гецелев (Горький)

Губайдуллина (Москва)

Голдштейн (Латвия)

Гудков (Челябинск)

Гуревич (Свердловск)

Дагиров (Дагестан)

Ельчева (Ленинград)

Ерёмин (Латвия)

Журбин (Москва)

Зингер (Москва)

Золотов (Москва)

Зульфугаров (Азербайджан)

Каландаров (Узбекистан)

Карлсон (Латвия)

Кенджаев (Узбекистан)

Керимов (Дагестан)

Кесарева (Свердловск)

Кокойти (Осетия)

Колодуб (Киев)

Корзин (Москва)

Кусс (Москва)

Левит (Армения)

Луппов (Татария)

Мамедов (Азербайджан)

Менцер (Хабаровск)

Мирзоев (Азербайджан)

Мухатов (Туркмения)

Молов (Кабардино – Балкария)

Ниренбург (Свердловск)

Нурымов (Туркмения)

Николаев (Москва)

Овунц (Армения)

Пейко (Москва)

Пикуль (Москва)

Масюков (Молдавия)

Сабзанов (Таджикистан)

Смольский (Белоруссия)

Солин (Москва)

Калинкович (Москва)

Фортунатов (Москва)

Франкштейн (Москва)

Ибрагимов (Москва)

Одинаев (Таджикистан)

Хамдамов (Таджикистан)

Худолей (Москва)

Подберёзский (Москва)

Печерский (Москва)

Шварц (Узбекистан)

Шнеерсон (Москва)

Якубов (Татария)

Янов-яновский (Белоруссия)

Яровинский (Харьков)

Конечно впечатления от первого приезда всегда самые яркие, но и в последующие приезды мне было очень интересно. И так впервые заехал я туда в последних числах марта 1966 г. 14-я дача, в которой жил, была просторной, трёхкомнатной (плюс кухня, ванная, крыльцо и коридор). А в кабинете стоял рояль. И дачи отстоят на расстоянии 199 –150 метров друг от друга, чтоб их обитателям друг другу не мешать. А летом ДТК всегда работал по отдыху.

4-я дача была, традиционно, консультантской. В мою бытность там, в 1966 году, консультантом был композитор Револь Бунин, приземистый и глуховатый человек, лет около 50 (любимый ученик Шостаковича). Такой же внешне незаметной и невзрачной была его жена. А во второй даче знаменитый Глиэр писал, когда-то балет «Медный всадник». В 13-й жил Шостакович, в 8-й – Прокофьев Сергей Сергеевич. В послевоенные годы там было то всего несколько дач (для самых выдающихся советских композиторов). Впоследствии на этом месте и возник ДТК, и начали строиться новые дачи.

Не одно поколение композиторов взрослело в ДТК. На семинар ездили не только молодые, но и не молодые, идаже с семьями. Но это было реже. А находился ДТК в пригороде г. Иваново, рядом с хутором Афанасово. Дуревших от одиночества молодых мужиков (а срок пребывания был 50 дней) спасали «самоходки». Так называли ивановских девиц, приезжавших в Дом творчества «поразвлекаться» с композиторами. На настольном календаре, в моей даче, была пометка: «Я здесь была 18.03.66 года. Агда». Как-то звонила какая-то девица:

«- Скажите, композитор Поль Двойрин не приехал?».

То и дело, в выходные дни, хлопали дверцы такси. При мне покойный Пак Ен Дин (а был он из Ташкента) «расфасовывал» приехавших девиц по дачам. В 6-й даче были развешаны афиши авторского концерта осетинского композитора Аслана Кокойти, про которого говорили, что «это композитор какой то». Бывший военнослужащий, несмотря на свои 60 лет, он имел бравый и моложавый вид, но в ДТК он ничего не делал. Октай Зульфугаров, из Баку, проводил время за игрой в биллиард, под компоты. Р. Карлсон из Риги, высокий крупный латыш, очень любил поесть, притом не в меру. Эту его слабость заметили, и, словно сговорившись, однажды, за обедом, кроме его порции, стали все подсовывать ему свои тарелки. Нисколько не смутившись, Карлсон съел пять гуляшей, и выпил столько же стаканов кофе. Привстав из-за стола, и крякнув или чмокнув, сказал: «- хХорошо вот так то». Смысл этого все уловили правильно, ибо Карлсон, сей трапезой, был удовлетворён. Когда он вышел, все чуть ли не падали от смеха. И ничего не делал, не писал, Серёжа Манжигеев (из Улан – Удэ), зато вкупе с Зульфугаровым они безобразничали.

А в самой крайней даче, 11-й, стоявшей на отшибе, жил композитор из Одессы, Игорь Ассеев, очкарик лет под 50. А рядом с его дачей находился погреб с овощами и соленьями («закрома» ДТК). А на двери погреба висел колокольчик, который должен был трезвонить, в случае грабежа, будто есть взлом двери погреба. Но в этот день, дождливый и холодный, дул сильный ветер, раскачивавший колокольчик. По этой то причине он трепетал и производил своими колебаниями звон. И возникало ощущение, что кто-то в погреб лезет. Ассев сидел в своей одиннадцатой даче, ни жив, ни мёртв. Стремительно смеркалось. Все композиторы попрятались в своих тёплых дачах, спасаясь от ненастья. Лишь Зульфугаров с Манжигеевым бегали по асфальтированным дорожкам ДТК, и горланили, имитируя ЧП. А накануне Зульфугаров купил себе, зачем-то стартовый пистолет, и палил, то есть хлопал из него беспрестанно. А дача Ассева помещалась на высоком каменном каркасе (фундаменте), окна которой отстояли примерно на З метра от земли. Уже стемнело. Очутившись возле дачи Ассева, Зульфугаров вновь стал стрелять, имитируя нападение воров на склад. Ассев с тоской прильнул своими близорукими глазами к оконному стеклу, пытаясь что-то разглядеть в кромешной тьме, но, предварительно, выключив в даче свет. На плечи к Зульфугарову, держась за стену дачи, взобрался Манжигеев, и, сняв штаны, прислонил свою голую задницу к окну. Ассев, не поняв ничего, свалился в обморок от страха.

А консультантом в это время был Николай Николаевич Менцер, декан теоретико-композиторского факультета МГК. Это был маленький, тихий и незаметный человечек, в потёртой кепочке. Утром, за завтраком, когда Н. Н. сидел на своём консультантском месте, Ассев, занудливо и жалобно проговорил: «- Я буду жаловаться Тихону Николаевичу».

«-Ни хера»-ответил Манжигеев, «-мы ни в чём не виноваты. Это кто-то другой лез в склад».

Менцер сидел, как всегда, впереди стола, притом невозмутимо, и ни во что не вмешивался.

Наступили майские праздники. Погода была по-весеннему тёплой, если не жаркой. Семинаристов разморило. Большинство обитателей ДТК проводило время у небольшой речушки, разомлев от весеннего солнца, загорая. В одну из больших дач заехали, по договорённости, на отдых, две семьи. Ректор Ивановского технологического института профессор Марыганов, с женой, Эсфирь Самойловной Каминской, и его приятель, учёный – физик из Москвы, Григорий Еремеевич Каплан, с женой Натальей Ивановной и дочерью Ириной. Они пригласили меня в дачу поиграть, тем более, что приглянулся я 18-тилетней Ирине. И я присутствующим понравился (и то ли я, или моя игра, или мои сочинения, не помню). Эсфирь Самойловна пригласила меня к себе домой, в Иваново, 3-го мая вечером, где был прощальный ужин, по случаю отъезда Капланов в Москву. Ирина же была взбалмошной, не в меру избалованной девушкой, гонявшей на собственном автомобиле ещё в те времена. Погода резко изменилась, шёл дождь со снегом. Я сидел в своей тёплой даче, и, как-то неуютно мне было выйти из моей дачи и поехать. А нужно было садиться на автобус. Эсфирь Самойловна позвонила, что меня ждут. И тут я смалодушничал, и не поехал. Мамедов Нариман, 45-летний композитор из Баку, человек добродушный, очень переживал за меня по этому поводу (ведь жил то я тогда в Молдавии, в Кишинёве):

«-Как мог ты не поехать?» - искренне сокрушался он, «- ты же своё счастье потерял».

Кто знает, может быть и так. Так было суждено. Тогда об этом я и не задумывался, ибо был молод.

В 20-х числах мая, приехав в Москву из Иваново, я позвонил Ирине, но она не захотела со мной встретиться. Вот и весь сказ. Прав был Мамедов, «дорога ложка к обеду». Я «прозевал», но на сердце у меня не было никакой печали, так что ни о чём не сожалел и не переживал.

Работал в ДТК я над 3-ей частью (финалом) Сонаты для виолончели и фортепиано. Рукопись отдал потом Студницкому, в ту пору зав. кафедрой струнных инструментов в кишинёвском вузе. Но я боялся, хотя и очень хотел, показать Бунину Симфоническую поэму (свою дипломную работу по консерватории). Приехавший из Риги композитор Эдмунд Голдштейн, с которым я поделился своими опасениями, тогда иронично заметил:

«- Ну, раз боишься, не показывай, но я бы показал».

Я знал, что Бунин – крепкий профессионал, и, после долгих колебаний, пошёл к нему.

«-Я не в восторге от вашего тематизма» - сказал мне Бунин, «-но такая поэма может быть. Вот полифонии у вас мало, а у Голдштейна, совсем напротив, даже много». А накануне Эдмунд показывал ему свою 3-ю симфонию. Бунин также сказал мне очень важную вещь, и мой, печальный в целом опыт, его тезис подтвердил. От того, как прозвучу я в первый раз, удачно, или неудачно, зависит моё попадание в оркестр в дальнейшем. Увы, он оказался прав. Моя 3-я симфония, (конечно далеко не лучшее, скорее слабое моё сочинение) неудачно прозвучала в симфоническом концерте, и этим предопределила моё дальнейшее непопадание в оркестр, по крайней мере, в Москве. (Я полагаю, на всю оставшуюся жизнь). Во всяком случае, пробиться (по этой ли причине, или нет), у меня нет мочи, ну а теперь и сил. «Симфоническим кладбищем» назвал покойный Мазор представление партитур на соискание их участия в симфонических концертах фестиваля современной музыки «Московская осень», так как небольшая толика их, действительно звучит, притом, как правило, включаются почти одни и те же фамилии, за редким исключением. В этих вопросах много условностей и тонкостей. Во всяком случае, легче прозвучать на периферии, тем более, что московские оркестры, по собственной инициативе, музыку сегодняшних композиторов играть не хотят. Я помню, также, высказывание Менцера, вернее его мысли, о современном музыкальном языке. Конечно, в этом вопросе он был ортодоксом, но, несомненно, был прав, утверждая, что часто современным языком прикрывают отсутствие способностей к сочинению музыки. То есть претензия на новизну - свидетельство того, что автору-то нечего сказать. В различное время консультантами были и Зингер, и Пейко, и Шнапер, но чаще – Фортунатов.

А зав. библиотекой ДТК был очень пожилой, скорее старый человек, сожительствовавший с 26 –тилетней, довольно крупной девицей, откуда-то из глубины России. За «это» он готовил её к поступлению на дирижёрско-хоровой факультет консерватории. Эта неразборчивая, и совсем нетребовательная к себе особа, даже ходила в столовую со всеми нами. И некоторых композиторов это бесило, и кто-то доложил в Музфонд об этом факте. Несчастный сладострастный старец почти слёг, если не помешался на этой почве. Вполне возможно, что его болезнь явилась следствием интонсикации организма, и связана была с лечением, для поддержания его полового состояния в необходимом, для такой молодой женщины, режиме. «Девица» перестала в столовую ходить, затем исчезла.

Но с середины 70-х я уже больше, в благословенное Иваново, не ездил. Но славный ДТК остался в памяти, равно как и в памяти тех, кто там, когда-либо, бывал.

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения