Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

Звездные часы.

Звёздные часы. Это – миги человеческой жизни, человеческого счастья, озарённые небесным вдохновением, тем состоянием духа, которые сродни потрясениям души, пиком её взлёта, короче то, что именуется, или принято называть экстазом. Естественно, это бывает весьма не часто, если не редко. Чем больше звёздных часов, тем жизнь человеческая ярче. Конечно во многом это зависит от бытия, от свойств человеческой натуры, её обострённого восприятия всего того, что её окружает, то есть экзальтированности и прочего. Звёздные часы не просто вдохновение, это состояние возбуждения и подьёма душевных сил, следствием которого является совсем не равнодушное восприятие окружающего нас мира.

Звёздные часы неповторимы. Это тот эмоциональный взрыв, который оставляет впечатление на всю жизнь. Да, стресс, но в самом высоком смысле слова.

К звёздным часам, которые я лично пережил, отношу впечатления от восприятия явлений искусства, творческие встречи, и личные свершения на пике вдохновения, и т. д. В 1968 тгоду я был в концерте негритянской оперной певицы Адел Эдисон (США). Услышанные мною впервые негритянские народные песни (спиричуэлс) ну просто потрясли меня своею выразительной мелодикой и необыкновенно яркой и гибкой джазовой ритмикой. И это было так свежо и ново для меня, ну совершенно прежде незнакомого с ними. И в те же годы мне посчастливилось услышать легендарного американского скрипача Иегуди Менухина, корни которого, как впрочем и многих великих музыкантов – из России. И если в первом случае меня буквально потрясла народная музыка, то во втором – бесспорно гениальная игра.

Менухин был высокий, атлетического сложения человек (я бы даже сказал могучий), с большой головой и глубоко сидящими глазами, и выдающимися скулами. Я видел его вблизи, за кулисами, и поразился внешней схожестью с Паганини. Но не виртуозность была главным смыслом его естества, а, действительно, «мир высокой поэзии». Как озаглавила в то время ( в те дни) свои заметки центральная газета «Известия» о всего единственном его концерте, который состоялся в Москве. Я же слушал его в зале Молдавской филармонии, когда он был в Кишинёве, проездом из Москвы в Румынию на гастроли.

Сказать, что это было волшебное исполнение, значит ничего не сказать. Я сидел в партере, на ступеньках, так как не было ни одного свободного места в зале, заполучив входной билет. Даже на сцену были проданы билеты (на 200 мест), так как достать в зрительный зал их было просто невозможно. И мне, уверен, ещё посчастливилось…

Менухин вышел, поклонившись вначале слушателям, сидевшим в глубине сцены, затем он повернулся к залу. Он вскинул скрипку под подбородок своей всклокоченной гривы, и более уже не глядел в зал. Он стал настраивать свой инструмент. Хевсиба (родная сестра его, его же концертмейстер), дважды мягко взяла на рояле малый септаккорд, и Иегуди, наклонив голову к корпусу скрипки (то есть к грифу её), незаметно и плавно перешёл к исполнению сонаты Цезаря Франка (для скрипки и фортепиано). И зазвучала серебристая и дивная, мечтательно – созерцательная мелодия главной темы этой прекрасной сонаты. Он играл вдохновенно, полузакрыв глаза. Такое впечатления, что Менухин играл для себя, как будто в зале никого не было. И был какой то дьявольский разрыв между творцом и слушателем, словно их отделяла друг от друга огромная пропасть.

Соната – одночастна. И только по окончании её Менухин открыл глаза. И так же медленно, словно приходя в себя, выпрямил голову и опустил смычок, а затем и скрипку. Это был настоящий сон жизни. Во время исполнения – ни шороха, но после – шквал оваций.

Во втором отделении была исполнена Соната для скрипки соло известного румынского композитора и великого скрипача Джордже Энеску. Особенностью этой сонаты является то, что нотный текст её подразумевает множество не фиксированных (импровизированных) приёмов исполнения, свойственных румынской народной музыке (мелизмов, трелей и т. д.), которыми в совершенстве могли владеть лишь виртуозы из среды народных музыкантов (лэутаров). Григораш Динику, например. После исполнения Менухиным этой сонаты, Соломон Моисеевич Лобель – известный молдавский советский композитор (родом из г. Галац, в Румынии) сказал мне, что эту сонату («Соната для скрипки в румынском стиле») он слышит всего второй раз в жизни. И именно так, как её сыграл Менухин, играл только сам Энеску. (Лобель слушал эту сонату впервые именно в исполненеии самого Энеску). Не мудрено, ибо Менухин был, фактически, учеником Энеску, так как в молодые годы взял два урока у него, когда Энеску жил в Париже. А в 3-м отделении (было ещё и третье!) Менухин исполнил «Румынские танцы» Белы Бартока.

Все расходились после концерта молча. Никто и ни о чём не мог говорить. Любые слова были излишни, настолько все были потрясены.

Начало 90-х. Экспозиция картин русского художника Шамякина, сделавшего оглушительную карьеру на Манхеттене, в США. Экспозиция – в Доме художника на Крымском валу. Всё обозримое пространство – в его работах, в крупных холстах в подрамниках, подвешенных и на потолках. Буйство техники и фантазии, однако ноль эмоций. Всё умозрительно и холодно. Столпотворение конечно. Модно. Но вот искусство ли это? Наверное. Скорее рациональное, конструктивизм. А рядом – два длинных узких зала, в которых – никого. И дремлющая пожилая женщина – искусствовед, на стуле, у входа. Художник 1-й половины и середины уже ушедшего от нас, 20 столетия, пейзажист Паоло Моранди (Италия). Маленькие, величиной с тетрадный лист картонки в рамочках, на которых наклеены пейзажики, размерами с почторый конверт. Миланские дворы или дворики в знойные, летние, послеполуденные часы. Глубинная голубизна неба, и белые домишки в зелени…

Я постоял немного. Невыразимая грусть охватила меня, но я не мог оторвать глаз от необыкновенной теплоты пейзажей, написанных пастелью. Я чувствовал, что мне нехватает воздуха, становится трудно дышать. Эти работы датированы 1935 годом, хотя Моранди умер в 50-х. Я подошёл к искусствоведу и сказал: «- Послушайте! Если я сейчас не уйду, со мной случится сердечный приступ».

«-Так это же школа!» – внезапно встрепенувшись, и, вскочив со стула, воскликнула она.

И более я в никакие залы не пошёл, а бросился, стремглав, из Дома художника. И ехал домой в метро с закрытыми глазами, чтобы не расплескать ту глубину эмоций, которые владели мной. Я словно был в гипнозе от полученного впечатления. Вот вам Моранди – художник-реалист. Не техника и краски - как самоцель, а бесконечная синева неба, и зной, переданные ими, так ясно выражавшими усталость дня и светлую печаль, были причиной такого впечатляющего и внутреннего воздействия на меня.

А наиболее яркие (немногочисленные, правда) исполнения моих сочинений музыкантами разве не были лучезарными пиками для меня и для моей души. А сильнейшие волнения, которые испытывл я при чтении тех или иных произведений серьёзной литературы (В.Катаев – «Трава забвенья» или «Люди, годы, жизнь» И. Зренбурга). Да и отдельные страницы «Жизни и судьбы» В. Гроссмана, или «Дневник» Л. Фейербаха… Ну а великая поэзия? Да мало ли примеров можно привести, в той или иной степени потрясших меня.

Не могу без волнения и содроганий вспоминать один, запомнившийся мне, эпизод из моей жизни. Было это давно, на ЮБК, в Алуште, поздним, поздним вечером, а скорее ночью. Я с братом, и еще с какой-то девушкой, шли довольно высоко над морем в кромешной тьме, в душную июньскую ночь. Продирались сквозь заросли. А где-то вдалеке, довольно громко работал репродуктор. И вдруг зазвучал «Лунный свет» Клода Дебюсси, при том в переложении для скрипеи и рояля. И на море – лунная дорожка. Оцепенение, ощущение невероятного одиночества, и, почти неземного бытия. Совпадение зримого пейзажа и гениальной музыки. Невероятное слияние воедино. И до сих пор мороз по коже у меня. И почти так же, поздним вечером 1980 года, в парке, на вершине, выше алупкинского дворца. когда я находился среди диких валунов, почти фантастических, и наводивших просто ужас криков павлинов. И ощущение затерянного мира, почти по Конан-Дойлю.

Когда недавно слушал «Отелло» Верди, то со второго действия, и до конца, почти рыдал от драматизма необычайно выразительной музыки позднего Верди. Да мало ли таких примеров можно привести!?

А без взлетов духа, впрочем, и как без падений его, жизнь наша не была б красна…

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения