Виталий ЛориновКомпозитор и писатель автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения Андрианова. История эта ужасна по самой своей сути. А начиналось всё с того, что в Молдавском отделении Музфонда СССР я получил путёвку, в санаторий имени Ломоносова, на не престижный в ту пору, второразрядный курорт Геленджик. Приехав в отпуск к родителям, в Днепропетровск, я там купил билет на самолёт, предварительно позвонив в кассу аэропорта Запорожье (на рейс «Ленинград – Геленджик», через Запорожье). Благо Запорожье отстоит от Днепропетровска на расстоянии не более 40 км, и добраться из Днепра туда – сущий пустяк. Так мне казалось, ибо билет до Запорожья я взял на рейс «Винница – Днепропетровск – Запорожье». Но вот к назначенному времени ( 9 часов утра) самолёт из Винницы в Днепропетровск не прибыл, и под угрозой оказалось моё попадание в Запорожье, хотя то лёту туда было не более 15 минут. А ленинградский самолёт должен был вылететь из Запорожья уже в 11 утра. Мой старший брат решил, что отвезёт меня на своей «Волге». ГАЗ – 21, в аэропорт Запорожье. Но мы могли уже элементарно не успеть к нужному рейсу, так как должны были проехать не только плотину Днепрогэса, но и весь город, прежде, чем попадаем на территорию аэропорта. А в Днепропетровске, тем временем, ожидали прибытия другого самолёта («Минск – Днепропетровск – Анапа»). Один грузин мне показал на карте, висевшей в здании аэровокзала, что до Геленджика, из Анапы, просто рукой подать. Потом можно проехать до Новороссийска, а оттуда, автобусом, не более 35 – 40 км до Геленджика. И он нас убедил. А дальний родственник наш, Генрих Радомысельский (начальник технической службы аэропорта), отправлявший свою жену с ребёнком на отдых в Анапу, посадил и меня (притом без переоформления авиабилета). И, таким образом, из Анапы я переехал автобусом в Новороссийск, а из Новороссийска – в Геленджик, и в 16. 30 дня телеграфировал родителям, что я - уже на месте, то есть в Геленджике. А санаторий им. Ломоносова был весьма посредственным курортным учреждением, впрочем, как большинство профсоюзных санаториев того времени. Отдыхающие жили в небольших деревянных домиках, без удобств, а туалет на территории был общий, равно как и столовая, для всех. Но пляж был неплохой, не плохо оборудован. А дно было каменистым, если не более, и скользким (крупнозернистая галька, а иногда и камни). К тому ж на дне везде росли водоросли. Дружил я с Шелеховым Николаем Петровичем, геологом из города Кирова (Вятка), участником Великой Отечественной войны, который был старше меня по возрасту, примерно, лет на двадцать. И приглянулась мне в санатории крупная, дородная деваха, из города Свердловска, которую звали Татьяной. И шёл ей в ту пору 18 год. Обиделся я на неё за что-то, и уехал, по окончании моего срока в санатории, не взяв даже её адреса. Но мой домашний адрес она узнала от Натальи из Краснодара, с которой мы все дружили. И Таня написала мне. И по совету моей мамы я пригласил её приехать в Днепропетровск (ведь «жених, что невеста – товар тёмный»). И вот на следующее лето она приехала. А перед этим решил слетать в Свердловск я сам. И было это на ноябрьские праздники. Взял я с собою фрукты, и несколько бутылок коньяка. Однако случилось непредвиденное. Самолёт «Кишинёв – Донецк – Куйбышев – Свердловск» не смог во время вылететь из Донецка (по причине обледенения в Куйбышеве взлётно-посадочной полосы), и минимум задержки – двое суток. И как её не чистили, полосу эту, она всё время обледеневала. А полететь прямо в Свердловск (то есть в обход Куйбышева) было нельзя, так как в Куйбышеве на этот рейс уже были проданы билеты, и самолёта ожидали пассажиры. А времени то у меня было в обрез (всего 4 дня), и из Донецка, я, поздним вечером, перелетел в Днепропетровск. И сделал правильно (я выяснял), ибо несостоявшийся для меня рейс задерживался в Донецке (по метеоусловиям) вообще на неопределённое время. Когда Татьяна приехала в Днепропетровск, я сделал ей предложение, и на ноябрьские праздники этого года, мы с моим братом Микой, договорившись встретиться в Москве, вылетели из Домодедово в Свердловск, где состоялась моя свадьба. Однако по прилёте в Свердловск остался я очень неудовлетворённым знакомством с родителями Тани. Они мне откровенно не понравились, хотя я этого совсем не ожидал. Они, её родители, оказались совсем простыми, но далеко не в лучшем смысле этого слова; хотя и работящими людьми, но вот с довольно запятнанным прошлым. Как говорят «руки золотые, да рыло поганое». Мать Тани – из раскулаченных, отец сидел во время Великой Отечественной как уголовник. Однако свадьба наша прошла с большим размахом, и Тане было уже 19. Но после свадьбы брат сразу же уехал, а я остался в Свердловске ещё на недельку. Вот тут и случилась первая стычка с Таней. «Выбирай корову по рогам, а девку по родам». Мать почему то мне сказала: «-Витя должен терпеть Таню десять лет. Выдурится, хорошей женой будет». Но я не понял, зачем и почему я должен ждать, и переспросил. И Таня, без видимой причины, озлилась на меня и перестала разговаривать. «Злая жена – та же змея. Злая жена злее зла». Я улетал оттуда расстроенный, с тяжёлым сердцем. Что ж «не узнавай друга в три дня, а узнавай в три года». А в Кишинёве я, к этому времени, должен был получать однокомнатную квартиру (по линии Союза композиторов), но живший в Кишинёве мой родной дядя в это не верил (я думаю, завидовал). Тогда, в связи с моей женитьбой, мой папа перерешил. Он захотел, что б я просил 2-хкомнатную. Но это было возможно на тот момент лишь только в ЖСК. Родители же Тани пообещали пойти в долю, но обещания своего не выполнили, и папа мой дал мне все деньги для вступления в кооператив. И Таню сразу же родители её ко мне прислали, как только таковую квартиру мне выделили (благодаря СК, вне очереди). Я не спешил с пропиской Тани. Но дядя мой, «большой благожелатель», на этом настоял. А мне тогда уж было 32. Ну, как же не прописывать её(?), она ж – жена. Училась Таня в Свердловске, в электровозостроительном институте. Но, почему-то, по неизвестным мне причинам, находилась в академотпуске. Я был у ректора политехнического института в Кишинёве, Радауцана, и он пошёл навстречу мне, преподавателю вуза. И перевёл Татьяну на тот же курс (!), притом на факультет промышленного и гражданского строительства, но на заочное отделение (и как того хотела мать). Однако (и этого тоже желала мать) Татьяна нигде не работала («от безделья дурь наживается, в труде воля закаляется»), и когда я уходил в консерваторию, Таня скучала («не сиди сложа руки, так и не будет скуки»). Замечу, что её академотпуск, отнюдь несвязанный с её замужеством, так и остался для меня загадкой, притом весьма сомнительного свойства. Я полагаю, что ей, по-видимому, надо было уехать из Свердловска. И при упоминании имени, весьма посредственного музыканта, Штелманиса, у которого Татьяна брала уроки, она краснела. «Грех не беда, да слава нехороша» (пословица). Был у Татьяны весьма нелёгкий, а, попросту, строптивый характер. Была она, ко всему, истеричкой. Упрямству, сродни уральскому характеру, казалось, не было предела. А жили с нею мы на 7-м этаже 9-тиэтажного блочного дома. Как-то, когда я отказался есть картошку в одиночестве, то есть без неё, она, в припадке ярости, выбросила мою тарелку в окно. И как- то просидела весь вечер под кустом, злясь на меня. И никакие уговоры моих друзей – приятелей не смогли сломить её сопротивления. («Кто умеет беситься, тому ни с кем не ужиться»). И очень часто. без видимой причины, вдруг вспыхнув, она бросала меня по пути, и уходила. Всё это чрезвычайно осложняло мою жизнь, и делало её проблематичной. И тут же стали возникать проблемы и в интимных отношениях. По утрам, когда мне нужно было уходить, или работать (то есть элементарно музыку писать), у Тани возникало желание близости. Так уж была она устроена (хотя я и отказывался это понимать), а вечерами ей всегда хотелось спать. К тому же и недостаточное моё внимание, к ней, совсем ещё молодой женщине, весьма самолюбивой, и плохо управляемой, бесспорно тоже обостряло наши отношения. Как то она (несмотря на мои предупреждения), ушла из дому, ночевать, но, к счастью, в семью двоюродного брата моего, мне ничего об этом не сказав. А я всегда боялся такого шага с её стороны (что не смогу простить её ухода). Ведь это всегда, элементарно, связано с подозрениями по этому поводу. Но вот дошло и до такого, хотя и, поначалу, безобидного. («Плохая жена – вечная мука»). Мама моя, которой обо всём я сообщал, очень за всё переживала, и, несмотря на её ужасную боязнь высоты, всё ж прилетела ко мне, чтобы уладить наши распри… Ну а мать Тани постоянно была недовольна, что мало зарабатываю я (преподаватель вуза - 125 рублей), но где-то ещё работать (почасовиком) преподавателям вуза не разрешалось. Тогда она решила помогать Тане (на платья, косметику, и прочее). И, слава Богу, хотя «воля (потачка) добрую жену портит». Сама мать Тани прилично зарабатывала, так как была на должности главбуха очень известного в стране промышленного предприятия (Уралмаша). И как-то, взяв командировку в Кишинёв, внезапно к нам нагрянула. Я же имел неосторожность в её присутствии сказать, если не ляпнуть, что могу с Таней и развестись. Тут Таня в плач. Мне ж было невдомёк, что вот с такими то вещами, да и подобными людьми, нельзя шутить, «ибо каков батька, таков и сын». Мать Тани это хорошо запомнила. «Тёща в дом, всё вверх дном». Однако летом мы всё же съездили с Татьяной в Свердловск, но летом следующего года поехали уж порознь (она - к своим, а я – к своим). По беспокойно бегающим глазам Татьяны мне иногда казалось, что она - не в себе. Конечно временами. Ведь «от хорошего дерева растут и хорошие листья», и, значит, наоборот… Задним числом я вспоминаю (об этом догадался уже потом), что когда уходил я на работу (а «доброй жене домоседство не мука»), она звонила в общежитие политехнического института, и вызывала студента Васю, ко мне домой. И Вася будет потом с ней. Но о таком зловещем повороте в моей жизни я тогда и помыслить не мог, пока не произошло следующее. В один из дней моей, нелепо складывавшейся жизни, в дверь ко мне позвонила женщина, и разрыдалась. И, к величайшему моему изумлению, сообщила, что моя Таня, вместе с её мужем, преподавателем КПИ, собирается бежать из Кишинёва. Это известие словно громом поразило меня, я просто был сбит с ног. Такого горя в моей жизни ещё не бывало. Когда Татьяна пришла домой, я объявил ей о разводе. Она приняла это спокойно и ушла жить в общежитие. («По разному думать, вместе не жить»). Не знаю, где - правда, а где ложь, и как оно на самом деле было, но «нет ведь дыма без огня». Однако естественность, спокойствие Татьяны поражало, оно свидетельствовало против неё. Поскольку у нас с Татьяной не было детей, и на имущество моё она (как будто бы) не покушалась, то и судебное разбирательство нам не грозило. И, для развода в загсе, для взаимного обдумывания сложившейся ситуации, нам было дано три месяца. Так как боялся, что она к назначенному загсом сроку не придёт, я попросил своего друга найти и привести её. А замысел мой, несмотря на потрясение, был следующий. Задумал я, что сразу же после развода, я заберу Татьяну в ресторан, где объясню, что факт развода не есть препятствие для восстановления семейных отношений, если она покается. Но она тут же исчезла. Эх, «не надейся карась, что щука зубы меняет», и я почувствовал себя тогда по настоящему и брошенным, и одиноким. Внезапное ужасное, тоскливое ощущение мнимой свободы, то есть пустоты, охватило всего меня. Ведь я привык уже к тому, что мы – вдвоём. («Плохо без друга, который потерян, но и плохо и с другом, который неверен»). Разочарование и горесть так бы и остались для меня большим разочарованием, если бы не письмо матери Татьяны к ней, и шкаф, зачем-то присланный в наш адрес, который я, по недомыслию и сверх наивности и получил, да и поставил в большой комнате, хотя до этого я приобрёл прекрасную импортную мебель. В письме мать Тани напутствовала дочь, что надо отсудить у меня квартиру. И шкаф есть подтверждение, что её вещи – у меня. («Не будь закона, не стало б и греха»). И Таня подала в суд.(«Какова матка, таковы и детки»). После всего случившегося, на почве переживаний (в душе я не хотел развода, ведь Таня то мне нравилась), со мной случился гипертонический криз («Собой красава, да душа трухлява»), и ещё: «Не ищи красоты, а ищи доброты», и мой приятель, Юра Павлов, стал приходить ко мне варить мне суп. «Не гляди в лицо, а заглядывай в сердце» (я всё о том же). Народный суд, в лице гагаузки Калпаклы, наверное подкупленной, и одариваемой со стороны матери и истицы («всякий гад на свой лад»), постановил вселить последнюю в мою квартиру. «Не бойся закона, бойся судьи» (это как раз тот случай). Как бывшая жена, Татьяна имела право на проживание. Глузгольд, мой адвокат, брал постоянно у меня деньги, хорошо зная, что результат будет не в мою пользу. Однако, повторяю, существенным основанием для вселения Татьяны (а из квартиры добровольно ушла она сама), была не только её прописка, но и вещи, то есть тот злополучный шкаф, который я, по собственной инициативе, из жалости к Татьяне после разрыва, поставил у себя в квартире. Я полагаю, мать Татьяны хорошо знала, что делала, когда посылала вышеупомянутый шкаф в Кишинёв. («Где закон, там и преступление»). Я подал в Прокуратуру кассационную жалобу на решение Народного суда, так как квартира у меня была кооперативная, и пай был внесён мною. Но Прокуратура (а так будет и впредь) не усмотрела оснований оспорить решение Народного суда. Где же мне было знать, что и Глузгольд, обманывая меня призрачными надеждами, дурачил, выуживая у меня деньги. Ведь как решит Народный суд (первоначальная инстанция), то так и будет! («Судья, что плотник, что захочет, то и вырубит»). Тем временем инициатор всех провокаций против меня (мамаша Тани), устраивает свою дочь как бы работать, на смежном с Уралмашем предприятии в Кишинёве («свиная рожа везде вхожа»). И кем бы, как вы думаете?.. Секретарём комсомольской организации. (Конечно для усиления позиций своей дочери против меня). Это был настоящий ход «конём»! Я обратился вновь в высшие судебные инстанции, но ответ был традиционно неизменным, что для пересмотра решения Народного суда оснований нет. Но меня внезапно вызвал к себе Прокурор республики Чобану. Когда пришёл к нему я на приём, увидел около секретаря Татьяну, уверенно и весело крутившую коленкой ( ну, «поглядишь – картина, а разглядишь – скотина»), ехидно посмеиваясь в мою сторону. Да, «кто волком родился, тому лисой не бывать». Чобану встретил меня преувеличенно приветливо. И лицемерно уговаривал, что б я впустил Татьяну в квартиру (дал ей ключи), ибо ей, дескать, бедняжке, негде жить. Мол он, Чобану, всецело на моей стороне, и будет во всём мне помогать (!?), только бы я его послушал. Как не поверить, когда со мною говорит (так ласково и участливо) столь ответственное (как полагал я) в республике лицо. («Просят покорно, наступая на горло»). Я должен был тогда ехать в Москву, а потому оставил ей ключи (тому же Прокурору). Министерство юстиции
СПРАВКА Дана гражданину Лоринову В.М. действительно в том, что при исполнении решения суда в части вселения гр-ки Андриановой Т.А. в квартиру гр-на Лоринова В.М. происходило в отсутствие ответчика. Перечень вещей, который указан в акте, не подразумевает раздела имущества. А составлен для того, что бы по приезде Лоринова В.М. не было обнаружено пропавших вещей. С – исполнитель (подпись). Татьяна же, войдя в мою квартиру, тут же забрала всю мебель из кухни, закрыв её в самостийно занятою ею малой комнате, сделав дверной замок, что было нарушением судебного постановления (речь шла о праве проживания, а не о разделе площади и имущества). Уже при мне стала водить в мою квартиру своего дружка (и будущего мужа), да плюс устраивать мне провокации и скандалы, дабы я просто покинул свою квартиру, не выдержав таких невыносимых условий совместного проживания. Я обратился ко второму секретарю Кишинёвского горкома КПСС, Даниленко, с жалобой на её недопустимые действия по отношению ко мне, в моей квартире. Он, Даниленко, был единственной, на тот момент, защитой для меня, так как Татьяна, лишь по недоразумению, могла стоять во главе комсомольского актива. Ведь Даниленко хорошо знал моего двоюродного брата, с которым вместе кончали Кишинёвский университет. И всё это, конечно, сыграло положительную роль в хотя бы непредвзятом отношении к тому, что делалось в моей квартире. Ведь мы же были уже разведены. И с резолюцией на моей жалобе «разобраться и доложить», я передал её прямо на предприятие, где она числилась работающей. Её погнали с этого поста. Напившись где-то, и разъярённая, Татьяна, в порыве бешенства, ворвалась в большую комнату ко мне, ударив секачом мне по руке, в неистовом стремлении повредить мне пальцы. Её расчёт был прямо донельзя прост и безумен, ведь я был пианистом. И в этом факте, конечно же, сказалась вся её тяжёлая наследственность («кто от кого, тот и в того»). Но, к счастью, всё обошлось, остался лишь один рубец на первом, большом пальце левой руки. И сняв побои (в кабинете судебной экспертизы), которые в то время были свежи, я подал заявление в суд. Татьяна, в свою очередь, и чем то соблазнив участкового, сфабриковала, вместе с ним, как бы побои от меня. И участковый,
«Кто волком родился, тому лисой не бывать», и что Татьяна во всём «темнит», и в голову то никому не приходило. Покойный Юра Клигман, пом. прокурора Кировского района г. Днепропетровска, приятель моего брата, недоумевал, как мог попасть совсем неглупый, интеллигентный человек, в такое положение. «- Ты погоди»- говорил он, «все эти переживания, рано или поздно, но скажутся на тебе и на твоём здоровье!» Он, к сожалению, оказался прав. «Не годы, а горе старит»… Тем временем мамаша и её дочь начали настоящую войну против меня, организовывая травлю жалобами во все инстанции. Прокурор Октябрьского района г. Кишинёва, потребовал объяснений от меня, в письменном виде, не дав прочитать того, в чём меня обвиняют. Парторг Союза композиторов Зиновий Столяр обратился к Мартыненко с вопросом о правомерности подобных требований. В ответ же прокурор просто грубил. «Где закон (законники), там и преступление». А состояние моё было ужасным. Я и в своей квартире не был в безопасности, так как скандалы и провоцирование стычек продолжались. «Ну что ж, и в аду люди живут». «Но как ни плохо, а перебиться (перемочься) надо»… По моей просьбе ст. преподаватель кафедры народных инструментов моего вуза, установил у двери моей комнаты, на полу (конечно с внутренней стороны), четырёхдорожечный катушечный чешский магнитофон, дабы я мог фиксировать скандалы. Ногой я педалировал включение магнитофона, и, таким образом, шла запись, ибо доказывать мне факты хулиганства с её стороны по отношению ко мне лишь только на словах было немыслимо, ибо она всё отрицала. Вот расшифрованные записи (несколько диалогов – образчиков между мною и Татьяной). А в комнате, которую она самовольно занялся, находился, в эти моменты, её «свидетель», мой «оппонент» Вася. Я? - Ведь доиграешься. Она: - Ты доиграешься! Жиды всегда доигрывались. Их всегда вешали. - А ты - власовка, фашистка, фашистка. - А ты жид! - И носишь комсомольский билет? - А всех жидов и всех израильцев вешают и сейчас вешают. - Тебе надо лечиться. - А тебя надо убивать! - Будешь ещё не раз вспоминать это время и проклинать его. - А тебе даже проклинать не придётся, потому что скоро жидов не будет вообще. - А всё-таки ты выходила замуж то за жида. - К сожалению. (И т. д.) «Образчик» второй: Я: - Отойди отсюда. - Нет не уйду! - Отойди, дай мне зайти в ванную. - Нет, не зайдёшь. - Ты что делаешь а? - Ничего. Ты сейчас получишь в морду, и вообще жить не будешь, жидовская морда! - Вася! Заберите её, Вася, я вас прошу. - Оставь Васю в покое, я тебя сказала. Вот ещё нашёл человека, с которым играться можно. Я тебе отыграюсь, сволочь! - Чего ты добиваешься? - Иди к себе в комнату - Чего ты добиваешься? - Я тебя добью. (И т. д.) . Я звоню в милицию. - Я вас прошу, пришлите сюда милицию, потому что здесь у меня в квартире посторонние люди, и посторонний для меня человек пытается устроить драку. Милиция: «- Какая квартира и кто в ней проживает?» - Я живу, и бывшая жена. К. Маркса 1, квартира 36. - Фамилия? - Лоринов, Лоринов, первая буква «Л». К ней пришли. Но дело в том, что она меня не пускает в ванную, угрожает мне, лезет драться. - Мы в личные дела не вмешиваемся! - Минуточку, товарищи. Ну, оштрафуйте её, или предупредите, нельзя же так. Ну, хорошо, если один человек начинает другого бить. Она хочет, что б я её ударил. Будет уголовщина! Я не хочу. Приезжайте сюда, вмешайтесь в это дело, предупредите её! На следующий день: Я: - Зачем ты сбиваешь эмаль с ванной? Тебя же Правление предупреждало, чтобы ты не портила квартиру. Что ты делаешь? - А ну подыми! - Как тебе не стыдно, что ты делаешь? Ну не трогай меня. - А ну подыми, скотина! - Как ты себя ведёшь? Не провоцируй меня, не трогай! Я тебя не трогаю. Не смей драться. Не смей драться, я тебе говорю! Не дерись, я тебя предупреждаю». - Ори громче, громче! - Не ломай пальцы мне. Что ты делаешь? Перестань! (И т.д.) Я: - Предупреждаю! Не смей трогать меня! Что ты делаешь? - И только пикни! - Зачем ты портишь… - Ещё одна жалоба будет, я тебе башку сверну, и мне ничего не будет. - Правление тебя сколько раз предупреждало. И ты продолжаешь всё время скандалить после Правления. - Мне чихать на твоё Правление! - Как тебе не стыдно, тебе дали возможность здесь жить. Живи… - Я тебя предупреждаю, что если ты ещё раз пикнешь, я тебя убью! (И т.д.) «Словом кто кого сможет, тот того и гложет»… Вот так Татьяна сживала меня со свету. Ещё раз повторяю: «кто волком родился, тому лисой не бывать». Потом посыпались вновь жалобы, но уже со стороны матери (в Минкульт республики, в СК СССР на имя Хренникова, и т.д.). «От терновника не жди винограду»…Мотив один, что я де старше её бедной девочки аж на 14 лет, а потому и обижаю её. И как то вызвал меня ректор моего вуза, ныне покойный Суслов А.К. Он пригласил меня на заседание профкома института в связи с тем, что из Министерства культуры республики спустили жалобу (Татьяны и её матери) с пометкой «разобраться и строго наказать». (Но вот вопрос, кого наказывать? По мнению Министерства культуры, меня…). Суслов спросил членов профкома, как ему, ректору, в этом случае должно поступать. Ведь я, по его мнению, человек порядочный, и всеми уважаемый, хороший педагог. Понятно, что этой жалобой хотят лишить меня работы, то есть уволить, н что он, ректор, на это не пойдёт. Мотивы жалобы ему ясны. Однако стычки и скандалы продолжались, я жил как в лихорадке. Что ж «и в аду люди живут». И вновь я вынужден был обратиться к судмедэкспертизе, уже не в первый раз фиксировавшей у меня побои, после чего я подал заявление в Народный суд, для возбуждения уголовного дела по фактам вопиющих противоправных действий со стороны Татьяны, и «невозможностью совместного проживания с ней в одной квартире». Всё это – следствие первоначального, не мудрого (куда уж там!) решения Народного суда, в лице недальновидной и бездушной Калпаклы, использовавшей закон («дурак завяжет, и умный не развяжет») в корыстных интересах истицы и её матери. («Судья, что плотник, что захочет, то и вырубит»). Но в суд Татьяна не явилась, притом ни раз, ни два, ни три… Она просто «водила за нос» меня с судьёй. Как выяснится, она исчезла на время из Кишинёва, конечно, выжидать плодов от затеянной ею травли. Магнитофонные же записи, которые хотел представить я суду (в качестве существенных доказательств), приняты во внимание не были, так как на это не было официального разрешения суда. А Т. уже была беременна, и очень кстати, как ей казалось, уехала к родителям в Свердловск. Народный же судья Куртьянов, инвалид Великой Отечественной войны (вместо ноги у него был протез), не имея от неё никаких сведений о причинах неоднократных неявок в суд, послал судебную повестку на её имя в Свердловск (по месту проживания родителей). В ответ в Верховный суд республики последовала жалоба на народного судью Куртьянова, которому Верховный суд сделал строгое предупреждение, фактически за недоразумение (Татьяна была на сохранении беременности), в котором он, Куртьянов, не был виноват. Так, бывшая моя «супружка» расправлялась с теми, кто ей мешал. Когда пришёл я в суд, Куртьянов бросил в гневе мне: «- Мало тебе ещё, мало! «Бачылы очи, шо купувалы» (по украински), то есть «видели глаза, что покупали». («Жену выбирай не глазами, а ушами», то есть по доброй славе) – русская поговорка. О, если бы я только знал, ведь в каждую пору своей жизни мы вступаем без всякого опыта. «Не ищи красоты, а ищи доброты». Конечно, прав Куртьянов был во всём. А, в свою очередь, Загорский (председатель правления Молдавского СК) позвал меня писать объяснение (в ответ на жалобу на имя Хренникова Т.Н. в Москву). Татьяна и её мать хорошо знали, что делали. В таких ужасных для меня метаниях прошло почти полтора года. Можно себе только представить переживания моих родителей (особенно мамы), от которых не скрывал я ничего, да ещё давал волю своим нервам. Мой родной брат Мика написал матери Татьяны письмо, где предлагал мирно решить вопрос их притязаний на квартиру, то есть, что заплачу я деньги. И с братом мы решили, что дам я тысячу рублей, что б откупиться, дабы оставили они меня в покое. «Хоть отрежь, да покончи» - гласит русская пословица. Но брат предупредил меня, что если денег пожалею (а «при беде, за деньгу не стой!»), то он откупится от них самостоятельно. Не тут то было. Мать Татьяны ответила моему брату, но в оскорбительных тонах (мол, так может только поступать «ваша порода»), и захотела больше, не тысячу, а две, потом и три. Понятно, что им нужна была квартира, что бы изменить своё местожительство, и поменять холодный, неуютный Свердловск на тёплую и южную республику. И брат мой решил, ввиду безвыходности положения, что надо мне разменивать свою двухкомнатную квартиру, на однокомнатную, тогда всё это горе отпадёт само собой. Так думал он. Его приятель, юрист Абрамский, вполне резонно полагал, что это невозможно, ибо без согласия бывшей жены на такую процедуру, ничего хорошего из этого не выйдет (тем более, что вселена она была в квартиру решением Народного суда). Пришлось мне помянуть недобрым словом «совет» моего родного дядюшки (по поводу прописки её в моей квартире). Но если бы такое было всё таки возможно, то выглядело бы, по мнению Абрамского, по меньшей мере, просто комично. Однако «нужда сильнее, чем закон». И брат мой настаивал на этом («то ли, сё ли, задумал – делай»). Но вот что ожидалось впереди. А председателем ЖСК, в котором проживал я, был Вася Павловский, сосед мой по квартире. И по прошествии шести месяцев её, Татьяны, отсутствия, он выписал её, как «выбывшую в неизвестном направлении». Ведь где была она, и по какому поводу, тогда никто не знал. Но Вася был просто порядочный и честный человек, и видел, что творится. Однако опасность оставалась, так как всё равно Татьяна числилась проживающей в моей квартире, как бывшая жена. И без её согласия опять же, ничего. Но, повторяю, пай в ЖСК вносил то я. И как бы то там ни было, квартира принадлежала мне. Но вот никак не мог я выйти из этого проклятого и заколдованного круга. Ведь эту, мягко говоря, запутанную ситуацию создал не кто иной, а именно Народный суд. Я повторяю русскую пословицу, что если «Дурак завяжет, и умный не развяжет». И я решил писать письмо Ольге Чайковской, известной журналистке в те времена, печатавшей в центральной пьесе подобные материалы. Уважаемая Ольга Георгиевна! Очень прошу извинить меня за то, что посмел написать Вам, на Ваш адрес, а не на редакцию «Литературной газеты». Однако я хотел, чтобы письмо попало в Ваши руки. Я давно собирался это сделать, но никак не решался; теперь же обращаюсь к Вам, так как моя вера в справедливость сильно поколеблена… Я знаю, что Вы очень заняты, и постараюсь изложить Вам только факты, без излишних эмоций. Я – композитор, член СК СССР с 1967 года. Работаю старшим преподавателем в Институте искусств, в Кишинёве, мне 35 лет. По ходатайству Союза композиторов, мне, одиночке, предоставили возможность внеочередного строительства 2-хкомнатной малогабаритной кооперативной квартиры, в порядке исключения, как творческому работнику. И я внёс деньги. Случилось это в 1969 году. Но в момент окончания строительства, в конце 1970 г. я женился, и зашёл в квартиру с женой, студенткой одного из вузов г. Свердловска, ныне студенткой 5 курса политехнического института в Кишинёве,
К сожалению, жизнь у нас не сложилась. 7 января 1973 года Татьяна, по собственному желанию, без какого либо принуждения, покинула меня, и ушла жить в общежитие. Через три недели после её ухода, у меня в квартире раздался телефонный звонок от рыдающей женщины, которая сообщила, что её муж, старший преподаватель Политехнического института Недзельский, и Татьяна, уже давно находятся в близких отношениях. И что она, то есть жена Недзельского, приходила в моё отсутствие умолять Татьяну не разбивать семьи, где есть 9-тилетний сын, и т. д. и т. п. И, таким образом, всё стало на «своё» место. Вы сможете понять моё состояние !? Считая унизительным для себя принимать какие либо меры в отместку за поведение Татьяны, я предложил ей развод. Подав документы в ЗАГС в феврале 1973 г. я, по требованию Тани, письменно подтвердил, что не претендую на её вещи; она же, в свою очередь, подтвердила, что не будет претендовать на мою квартиру. Составив мирное соглашение в 2-х экземплярах, и понимая, что Татьяны мне уже не вернуть, я смирился с положением, и разрешил ей, временно, оставить её вещи у себя. 8 мая мы получили официальный развод. Казалось бы на этом можно было поставить точку. Я думал, что причинив мне столько зла, Татьяна, наконец, оставит меня в покое. Однако случилось то, из-за чего я пишу Вам. Возвратившись из отпуска в Кишинёв, в начале сентября, я обнаружил повестку в Народный суд, по поводу искового заявления мой бывшей жены: «об устранении препятствий в праве пользования и проживания в моей квартире». 19 ноября состоялось заседание Народного суда, на котором документально, и показаниями свидетелей, было доказано, что моя бывшая жена ушла от меня по собственной воле, что хотела уехать вместе с преподавателем её института; что никакого участия ни в строительстве квартиры, но во внесении квартирных платежей не принимала, что судебной тяжбой преследует лишь корыстные цели: заполучить любыми средствами жилплощадь, и т. д. Несмотря на то, что дело было мною, полностью, выиграно, и я защитил себя от посягательств моей бывшей жены, Народный судья Октябрьского района г. Кишинёва, Калпаклы Е.М., вынесла прямо противоположное, и, на мой взгляд, предвзятое решение, о вселении бывшей жены в квартиру. Моя бывшая жена имела официальное проживание в общежитии номер 9 Политехнического института. Ей был выдан ордер на право проживания на весь 1973-1974 учебный год. Однако судье был представлен подложный документ о временном проживании моей бывшей жены в общежитии. Подписал эту бумагу декан энергетического факультета КПИ Парсаданян. У меня сложилось мнение, что в институте её покрывали и в других случаях. Декан продлевал ей академические задолженности, покрыл и её аморальное поведение. хотя ему было всё известно. Я понимаю, что в письме всего не рассказать, и что своими рассказами мне уже трудно взволновать кого-либо, так я устал, и начинаю привыкать к такому положению вещей, которое допустил суд в отношении меня. Бывшая жена хотела использовать законы ради своих корыстных интересов, но ведь закон – это не догма, а руководство к действию, и выносить решение на основании законов нужно только с учётом всех факторов, которые и привели к созданию такого дела. Я подал кассационную жалобу в Верховный суд республики, однако решение Народного суда оставлено без изменений. Я считаю, что Народный суд, сделав уступку моей бывшей жене, лишь вдохновил её на новые, куда более тяжкие поступки, ибо для такого человека как она, всё, к сожалению, проходит безнаказанно. Я понимаю, что множество людей, считая себя незаслуженно обиженными, пишут Вам, полагая, что их дела неповторимы, и более важны, чем у других. Наверно я – не исключение, однако всё- таки прошу Вашего скорейшего вмешательства, если, конечно, Вы сочтёте нужным сделать это. Простите за беспокойство! Лоринов Виталий Миронович, Г. Кишинёв, бульвар К. Маркса 1 , корпус 1, квартира 36. 4 декабря 1973 года. В ответ Ольга Георгиевна связала меня с Мееровичем, кандидатом юридических наук, доцентом Московского юридического института и юристконсультом центральной газеты «Известия». Когда я был в Москве, то вместе с братом, который тоже был в командировке, по специальным пропускам зашли в «Известия». Там я дал волю всем своим эмоциям, прорвавшим все мыслимые и немыслимые пределы. Я чуть не докатился до истерики на этой почве, ведь моё дело длилось уже несколько лет. Да, «камень – не человек, а и тот рушат» (русская пословица). И Меерович крепко меня осадил: «-Если вы пришли к врагу, то попрошу вас тогда уйти, если же к другу, то ведите себя достойно и прилично!.. Я защищал диссертацию по теме «кооперативная квартира», а у вас нет с собой никакой документации по этому вопросу. Я должен быть в командировке, в Молдавии, через месяц, другой. Вы потерпите, приеду, ознакомлюсь, разберусь…» Но ждать мне было уже некогда, невмоготу. Узнал я об одном «секрете», касающемся юридических дел. Если трижды писать в республиканскую прокуратуру, с просьбой о пересмотре дела (в части решения Народного суда), то после первоначального отказа, за подписью советника юстиции 3-го класса, последует отказ уже советником юстиции 2-го класса. А после них, на третий раз, должен ответить советник юстиции, но уже первого класса, что автоматически приводит к пересмотру дела. Однако и на третий раз ответ был тот же, за подписью опять (только другим) советником юстиции 2-го класса. Ну что ж, Прокуратура и на этот раз оказалась хитрее. Через свою двоюродную сестру, врача республиканской инфекционной больницы, работавшей с женой 1-го заместителя Председателя Верховного суда республики, мне удалось быть принятым, и рассказать ему обо всём. И первый заместитель обещал внести Протест Верховного суда в Прокуратуру республики на решение суда низшей инстанции. Такая юридическая форма существует, но, разумеется, на высочайшем уровне. И это было уже серьёзно. Но по решению и просьбе Чебана, Прокурора республики (мне до сих пор неясно, зачем и почему он был в этом заинтересован), Протест на решение Народного суда Октябрьского района г. Кишинёва, внесён не был (?!) И, таким образом, и эта, совсем реальная возможность моего спасения, отпала. «Как ни кинь, а всё клин». И я решил попробовать разменивать квартиру (другого никакого выхода у меня не было), то есть свою двухкомнатную менять на однокомнатную. В моём же доме, в квартире 28, жила семья молодых. И был у них грудной ребёнок. Они хотели получить 2-хкомнатную, так как их однокомнатная была уже для них мала. И секретарь комиссии по обмену жилых помещений при Горисполкоме мои документы приняла (как видно не заметила, иль просмотрела), как, впрочем, документы и моих «визави». Но речь то шла об обмене в одном и том же доме! И очень быстро нам выписали ордера. Я не поверил глазам своим. Конечно, радости моей предела не было. Ведь есть такая притча: «Когда еврей радуется? Когда он теряет, и находит» (конечно, то, что потерял). Так и со мной случилось, и я был просто на седьмом небе. Не медля ни минуты, мы тут же перетащили вещи из одной квартиры в другую (я - к молодым, они, ко мне, в 2-хкомнатную). Мы лихорадочно спешили, резонно опасаясь, что кто-то может помешать нам. А маленькая комната в бывшей моей квартире была, по - прежнему закрыта. Но новые владельцы, хозяева квартиры, уже имели все основания открыть её. Когда Абрамский узнал о состоявшемся обмене, едва держался на ногах от хохота. И надо же было всё это «провернуть», и это всё должно было случиться. «-Я бы хотел увидеть лица (их выражение) всех фигурантов этого дела, когда они узнают, что этот, по сути, незаконный обмен, произошёл» - со смехом резюмировал Абрамский. Но что случилось, было уже необратимым. Никто из нас, участников обмена, вновь обретённой площади, не освободил бы, ни при каких условиях. Конечно новый председатель ЖСК, вор и хапуга Сухарь, немало «нагрел на этом руки», и денежной разницы в жилплощади мне не вернул (ведь я ушёл на меньшую из большей). Но разве дело было в этом? Свершилось главное! Спустя полтора месяца после произошедшего, Татьяна, с 2-хмесячным ребёнком на руках, уверенная в полном превосходстве, явилась в Кишинёв, и позвонила в ту квартиру, где прежде проживал я. И новые хозяева окатили её, словно ведром ледяной воды. Они её предупредили, что если, в течение суток, она не освободит занятую комнату, они взломают дверной замок, и выбросят её вещи на вон. Я полагаю, в ответ была немая сцена. «Неправедно пришло, неправедно и ушло». Наверно надо было это видеть, однако, что было далее, так и не знаю, и этим более не интересуюсь.. Но «эпопея» с моим зловещим первым браком, на этом завершилась. Кто мог вообще такое предположить?.. Ведь никогда ранее не сталкивался я ни с милицией, ни, тем более, с судами. И мне, к невероятному изумлению (да то ли это слово) пришлось столкнуться, узнать их крайнюю, и оборотную сторону. Словом вместо закона - сплошное беззаконие и прочее… «Неправдою суд стоит»; «где закон, там и преступление».
автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения © Виталий Лоринов. E-mail: lorinov@gmail.com Тел. в Москве 486-80-09 |
