Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

ВООБРАЖЕНИЕ

В Кисловодск в сезоне 2009 мне очень не хотелось ехать. Тому были веские причины. 20 сентября внезапно и резко пахнуло холодом. Накануне даже были ночные заморозки, и моя физическая боль резко обострилась. Полились дожди, а, главное, начались сильные ветры. Ненастье определённо меня сломило со всех сторон. Мне просто уже не жилось. И очень хорошую путёвку, рассчитанную на «бархатный» сезон, я, к сожалению, сдал. И началась сезонная, осенняя депрессия. Моё паникёрство на этот раз взяло вверх над здравым смыслом.

Однако погода стала постепенно улучшаться, и так как впереди меня уже не ожидало ничего хорошего, я всё же повторно путёвку получил, но уже на более поздний срок, то есть на ноябрь месяц. Конечно, у меня были колебания, но всё же выстоял, и в Кисловодск поехал.

На этаже, где помещалась моя палата, увидел девочку, в белом халатике. Мне показалось, что рановато для её возраста было работать, но, тем не менее, я видел её на моём, четвёртом этаже уже не раз. Не скрою, я замечал её. И как-то я решил заговорить с ней.

« - Можно мне Вам задать вопрос?»

Она кивнула. Я преднамеренно назвал её на «Вы», чтобы вызвать её доверие ко мне. « - А как Вас зовут?»

Она что-то тихо сказала. Я не расслышал. « - Как, как?»

« - Соня» - невнятно или очень тихо ответила она.

–

Ах, значит Софья, Софья? – переспросил я. – Скажите погромче!_

Ну а потом, ободренный тем, что всё же я к ней обратился, я стал ей рассказывать всё, что только приходило мне в голову. Соня стояла у двери чьей-то палаты, и молча слушала.

« – А в каком классе Вы учитесь?»

« - В шестом» - отвечала она».

«Господи» - подумал я, «ведь она ещё совсем ребёнок».

Я стал рассказывать ей о своих школьных годах. Она, наклонив головку, слушала.

Сонечка, оказывается, была дочерью горничной 4-го этажа, Лены. Она была её средней дочкой, а старшей было 14, и был у Лены ещё и младший сынишка. У Сонечки в это время были школьные каникулы, и она приходила в санаторий маме помогать. Меня это обстоятельство очень восхищало.

Окрылённый контактом с милой девочкой, я пошёл к себе в палату за концертной афишей. Афиша, датированная 8 и 9 апреля 1994 года, свидетельствовала о премьере на КМВ моей 5 симфонии, в исполнении симфонического оркестра Кисловодской филармонии. Я, не без тайной гордости, показал её Сонечке, а потом и её маме, Лене. Конечно, я и до знакомства часто посматривал в сторону Сонечки, так как сразу заметил её, ну а потом уже невольно замечал её.

А Сонечка была просто убийственно хороша. Небольшого росточка очень ладная фигурка, красная кофточка и джинсики по фигурке, плотно облегавшие её маленькие, но очень красивые ножки. Русый волос ниспадал на её плечики, лобик был открытый, и прядка её волос свисала на лобик справа. Личико было светлым и немножко с веснушками. Мама Лена, склонная к полноте, лет 38, говорила по-русски без акцента, хотя облик её был кавказским. Скорее всего она, как большинство теперь на Северном Кавказе, имела смешанное происхождение. Мать Лены, видимо, казачка, отец - местный, карачаевец, или какое-либо другое лицо кавказской национальности. Таких полукровок теперь в Кисловодске уже немало. И мама внешне тоже была неплоха.

Конечно, Сонечка не могла не почувствовать с моей стороны интереса к ней. Я полагаю, её возраст уже позволял ей всё понимать и достаточно знать о своём девичестве.

После моего знакомства с Сонечкой, буквально на следующий день, я обнаружил её в новом красивом платьице. На её изящной, маленькой и тонкой ручке я увидел крупный яркий муляж браслета. Вся она была такой лёгкой и празднично нарядной, но почему-то вовсе не глядела в мою сторону. Весь её облик выражал даже какое-то преднамеренное безразличие ко мне. Я вышел к лифту, когда она пробежала мимо меня, не подняв даже головы, к большому телевизору в холле. И уселась напротив него, вернее столика, о край которого хотела, видимо, расколоть орешек. Я, увидев её, решил обратить на себя её внимание, и стал громко произносить: «ксс…, ксс». На что Сонечка моментально обернулась в мою сторону. Спустя некоторое время, когда я вернулся на этаж, я увидел, что Сонечка сидит в конце коридора, в кресле, не занятая, как обычно, своей работой, то есть помощью маме в уборке санаторных палат. Подозреваю, что она ждала, когда я появлюсь на этаже. Так мне, во всяком случае, казалось. Ведь в этот день она была в совсем другой одежде, и я полагал, что это было связано со мной, с моим интересом к ней, и для меня. Я взял яблочко, и решительно направился к ней. Возле неё стояла старшая медицинская сестра, местного происхождения. Я предложил Сонечке взять яблочко. Она дважды отнекивалась и пожимала плечиками, но медсестра сказала ей: «Бери, поправишься». После этих слов она яблочко взяла, но я добавил, что от яблок не поправляются. И я спросил Сонечку, а что это у неё на руке? Она не смогла мне ответить, но я это сделал специально, чтобы показать ей, что я всё замечаю. Сонечка, конечно, была безмерно хороша в своей подростковой женственности. Однако я посмотрел на её руки, на её пальцы. Мне показалось, что это руки уже женщины, молодой женщины, какие-то взрослые, отнюдь не детские пальчики. Но ведь в таком возрасте они уже всё обо всём знают, и достаточно развиты и распущены. Но, полагаю, это было моё предположение и воображение.

Дни быстро шли, и подходили октябрьские праздники, и я чувствовал, что настанет день, когда Сонечка уже не сможет прийти в санаторий помогать маме, так как ей нужно будет идти с утра в школу, ибо заканчивались осенние школьные каникулы. Я как-то её спросил:

« - Вы с понедельника уже не будете больше приходить в санаторий?» Она ответила, что непременно будет, так как занятия в школе у них обычно до 12 часов.

В ту, последнюю пятницу, перед праздничными выходными, она стояла около окна регистратуры (а её, конечно, все в санатории знали), подперев правым локотком и ладошкой свою щёчку, в задумчивости, и проводила меня взглядом, когда я пересекал вестибюль санатория, направляясь в столовую. Она смотрела мне вослед, не оглянусь ли на неё я. Ещё бы, конечно оглянулся.

Однако в начале следующей недели я, в санатории, её уже не видел. И я вполне резонно решил, что Сонечка меня, конечно же, забудет, если не забыла ещё. Но, как-то, в конце недели, я внезапно увидел её, стоявшей около стеночки ближней от меня палаты, опершись спинкой, и не смотревшей вовсе в мою сторону, чего-то ожидая. Я тоже, заходя в палату, сделал вид, что её не замечаю. Но всё же вышел, и, когда хотел о чём-то её спросить, она тут же, решительно пошла навстречу мне, но только по направлению к лифту. Я повернулся к ней лицом, она приветливо со мною поздоровалась, но, очень быстро зайдя в подошедший лифт, нажала на кнопку первого этажа. Меня немного смутило, что она меня не подождала. Но моих спонтанных намерений или возникших мыслей она никак не могла знать. Но, всё же поразмыслив, я обнаружил, что я не понял истинного поступка или порыва души этого существа. Нет, она не забыла меня, но её женское тщеславие не позволяло ей как-то иначе выразить свою заинтересованность в том, чтобы я заметил её, увидел, поэтому она демонстративно не смотрела в мою сторону, вернее в сторону моей палаты, однако же ждала, ждала… А как иначе она могла, выразить себя, в её ощущении и понимании, если не безмолвным, терпеливым ожиданием. Ведь в её, так естественно обеднённой ежедневной школьной жизни, это было немалым впечатлением, и, бесспорно, уверен, ещё неизведанным доселе ощущением, хотя, я повторяю, и не сомневаюсь, что в её возрасте она уже, наверняка, всё знала о своём женском естестве. Я, по сути, только потом до конца осознал, что Сонечка хотела меня увидеть, а может быть, скорее и вернее, чтобы я её увидел. И столь поспешный уход к лифту лишь свидетельствовал о тайном смысле её поведенческого подсознания.

Я тоже ведь хотел сесть в этот лифт, а точнее, что-то ей сказать, или спросить, но она слишком поспешно нажала кнопку, и я остался в некотором недоумении, если не растерянности. Однако все дни, после моего знакомства с Сонечкой, не дни, а ночи, когда я, естественно не спал из-за моих физических болей, я вольно или невольно, но бесконечно грезил о ней. Хотя мои ночные грёзы не имели, и не могли иметь ничего общего с реальностью. Но всё равно я думал о ней, думал о ней без конца, без конца, и всё…

Как-то услышал я в коридоре шум пылесоса. Я догадался, что в противоположной от меня палате, убирается. Я вышел, и увидел в проёме открытой двери Сонечку, стоявшую ко мне спиной, и пылесосившую палату. Я был одет в куртку, так как собирался идти в лечебный корпус. Увидев Сонечку, я громко сказал ей: « - Умничка! Дома Вы тоже так убираете?». Она стремительно оглянулась, но ничего в ответ мне не сказала, и продолжала пылесосить палату, притом сама.

Я что-то ей ещё сказал, но она не оборачивалась, а потом опять резко обернулась, и посмотрела на меня каким-то острым, а может быть даже и плутоватым взглядом. Я это расценил потом иначе, когда вернулся в свою палату уже после лечебной процедуры и последовавшего затем похода в столовую на обед.

А 9 ноября уезжал из санатория мой сосед, 56-тилетний ладный мужчина из Рязани, Вячеслав Владимирович, по фамилии Оленев. Он очень элегантно одевался, носил белого цвета пиджак, и вообще был очень порядочным человеком, три года, подряд, избиравшийся депутатом Рязанской городской думы.

Уходя из палаты, мы оставляли ключ на первом этаже, в регистратуре. Когда я зашёл в палату спустя какое-то время после обеда, Оленев мне рассказал, что в наше с ним отсутствие произошло следующее. В палате, на моей кровати, сидел мужчина, довольно крупный, лет около 60 – ти. Он почти разложил везде свои вещи, когда в палату зашёл Оленев, и немало удивился, что на моём месте находится посторонний человек. При этом Оленев ему сказал, что моё место занято, и я ещё не скоро выпишусь из санатория, а уезжает только он, Вячеслав Владимирович, и то, на несколько дней раньше срока, и только поздним вечером. Тот упирался, ссылаясь на регистратуру, которая направила его в нашу палату, и всё тут. Оленеву пришлось его немало убеждать и указать на мои вещи, хотя постель моя была очень аккуратно в этот день заправлена, чего я никогда не делал прежде, но почему-то сделал в этот день. В конечном счёте, новый отдыхающий ушёл, весьма, весьма раздосадованный случившемся. Я молча выслушал Оленева, без каких-либо комментариев, наивно полагая, что подобные ошибки со стороны регистратуры могут быть, но выглядят довольно странно. Ведь ключ то от палаты получает посторонний человек, и вот на этой почве могут возникнуть совершенно непредсказуемые неприятности. Да так оно и получилось. Я обнаружил, что на поверхности моей тумбочки отсутствует большой целлофановый пакет, в котором находились некоторые бумаги, иппликатор Кузнецова пластмассовый, но, главным образом, моя концертная афиша, которой я «хвастал» перед Сонечкой, а также перед её мамой, чтобы она не заподозрила с моей стороны чего…

Я стал, конечно, лихорадочно его искать. Заглядывал за тумбочку, её отодвигал, затем я заглянул и под кровать, а вдруг свалился этот пакет туда. Но ничего не находил. И я решил, что, собирая свои разложенные вещи, «новый пассажир», который, по недоразумению, очутился в нашей палате, мог машинально этот пакет забрать, точнее, положить его к себе, может быть в свою вещевую сумку. Но где же теперь его искать? Ведь ни фамилии его, ни имени, я, естественно, не знал, да и не мог знать. Тогда пошёл в регистратуру вновь, наделал много шума, и поделом, но молодая хамка, которая в тот злополучный день замещала регистраторшу, в итоге всё свалила на меня. Я вновь пытался поискать, куда же, в конце концов, девался мой пакет, но на всех мыслимых и видимых местах его, по-прежнему, не находил. Пошёл ещё раз я в регистратуру, чтобы узнать номер палаты, куда поместили этого злополучного Рогова. Поехал я на 11 этаж в 13 палату его искать. Сосед его охотно мне открыл, и гостеприимно предложил подождать, ибо его новый сопалатник пошёл в ближайший магазин (как он сказал минут на 10), чтобы купить себе колбаски, так как, полагаю, обед в столовой санатория его, по-видимому, не убедил. Но ждать его, конечно, я не стал, а несколько раз поднимался лифтом, но этот Рогов исчез, пожалуй, всё-таки надолго, ибо в течение часа, если не более, он так и не появлялся в своей новой палате.

И тут мне показалось, что с моим пакетом могло произойти то, что я так ярко и красочно нарисовал в своём воображении. Когда я, перед обедом, уходил из санатория, то меня поразили острые и плутоватые глазки Сонечки, которая вновь обернулась в мою сторону и видела меня одетым. Это был последний день её каникул. Я отнюдь не был уверен, что в последующие дни, когда она будет уже занята в школе, сможет снова прийти, ибо её мама, горничная, работала по графику лишь до 15.30 дня. И я стал рисовать картину, что Сонечка, имея при себе ключи от всех палат на этаже, так как она помогала маме их убирать, могла легко зайти в мою палату, и обнаружить афишу, которую несколькими днями ранее я показал ей. Мне думалось, что женское тщеславие, тем более просыпающегося самолюбия прекрасной женственности, могло сыграть здесь определённую роль. Сонечка, невольно, чтобы похвастать перед подружками, или погордиться перед ними, могла эту афишу взять, чтобы подружкам школьным показать. Ну а заодно возможно и приврать, что композитор ей эту афишу подарил, и даже посвятил. И воображаемое действо показалось мне вполне реальным и очень достоверным. Нет, конечно, я не мог обвинить это создание в намеренно зловредном поступке, если бы так случилось, но психология просыпающейся женщины, или уже вполне проснувшаяся, могла толкнуть её на это. Так всё это представил я.

И я подумал, что в понедельник, когда мама Лена придёт на работу, уже без Сонечки, я ей скажу, чтобы удостовериться в своей правоте, что в целлофановом пакете могут находиться важные для меня документы, как-то: возможно железнодорожный билет на обратный путь, и прочее. И что афишу Сонечка может взять себе, но остальное, что есть в пакете, нужно мне вернуть. Таким вот желанным способом хотел найти я подтверждение версии исчезновения моего пакета из палаты.

В очередной раз поднялся я в палату 11-13. Искомый Рогов уже пришёл, и, снимая костюмный пиджак, хотел повесить его на вешалку в гардероб.

Он мне сказал, что мой пакет засунул в ящик столика, на котором помещался телевизор, и, чувствуя свою вину, охотно согласился спуститься сразу со мной в мою палату, чтоб показать, где мой пакет находиться. Кстати, его упорство в нежелании покидать мою палату, было связано с тем, что он в санатории им. Димитрова – уже не в первый раз, и его всегда поселяют на самый верхний этаж.

Он чувствовал свою неловкость в создавшемся положении, и извинялся передо мной. Когда мы ко мне зашли, он показал мне ящик, куда засунул мой злополучный пакет. Я был очень обрадован тем обстоятельством, что так легко нашлось. Кстати, есть такая притча: «Когда еврей радуется? Когда он теряет, и находит». Но и таким простым исходом был разочарован одновременно. Признаться, я никогда б не догадался, что пакет может там лежать. Я в то место вообще из своих бумаг ничего не клал. Однако моё воображение, и, главным образом, сознание, никак не могло смириться и согласиться с таким решением, и явным недоразумением. Хотелось верить в придуманное мною, ибо я полагал, что смог, в данном случае, тонко вникнуть в женскую психологию. Долго я не мог расстаться с этим чувством. Всё мне казалось, что именно так оно и есть, что моя версия случившегося верна, и что незабываемая Сонечка мою афишу всё-таки взяла…

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения