Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

Третья симфония

Я дважды лежал в Кардиоцентре, в Крылатском, в институте сердечно- сосудистых заболеваний имени Мясникова, в 1986 и в 1987 годах. Я попадал туда благодаря сопроводительному письму от Тихона Никодаевича Хренникова на имя академика Шхвацабая. Иначе в чазовское ведомство (а Чазов был тогда министром здравоохранения) попасть было нельзя. Покойный Шхвацабая, и очень приличный человек, сам будучи специалистом по гипертонии, умер от инсульта в совсем не старом возрасте. Он живо интересовался здоровьем Тихона Хренникова, наивно полагая, что я и впрямь тесно дружен с ним. Насколько мне известно, здания Кардиоцентра строили финны, и этим объясняется высокая комфортность медицинских палат. В обоих случаях я жил в одноместной комнате, а во второй раз почти рядом с покойным академиком Гольданским. И каждодневно выходя на прогулку, я занимался тем, что сбивал с деревьев упавшие сухие ветки, а также снег со спящих зимой деревьев и кустарников, что б легче было им расти. Как-то, а был февраль, сорвал я веточку, ну с совсем едва видимыми почками, и поставил её в банку с водой на окне моей тёплой комнаты. И как я радовался, когда из выросших набухших почек проклюнулись первые зелёные росточки. Уходя из Кардиоцентра, баночку с распустившейся и расцветшей зеленью, оставил на столе у мрего лечащего врача Борисовой. А в 1986 году зимой, вот в это время, ушла из жизни моя двоюродная сестра Олечка. Звонил мой старший брат, ныне покойный, но приехать проводить Олечку в последний путь я отказался. Тогда , в то время, одиночество и так не довлело надо мной, ноя же был моложе. Однако бабушку мою не хоронил я, и брата Мику, и друга.

, Юрия Гринштейна, и Зингера Г.С. Но в нынешнем то положение, присутствие на похоронах чрезвычайно бы обострило ибез того мою лепрессивную сущность. К тому же я – один, и оставаться мне с такими мыслями, уже невмоготу. И справиться теперь с неврозами, с моей циклотимией, мне просто не под силу.

Впервые пробовал салат я из морской капусты, и именно в Кардиоцентре. Теперь в продаже её и не найдёшь. Тогда на вкус она мне показалась отвратительной. Однако она, эта капуста, была противохолестериновым средством.

Венцом или итогом лечения, как и обследования в кардиоцентре была коронарография, то есть снимок сосудов сердца. И мне грозили досрочной выпиской из стационара в случае невыполнения их предписания. Но в 1986 году от результатов этого обследования я очень злился, так как категорически отвергал оперативное вмешательство. Тогда был очень я, не знал я истинного положения вещей. Но в 1987 году я, по совету брата, решил всё-таки коронарографию сделать, ибо брат мой ошибочно полагал, что всё дело у меня отнюдь не в сердце, а в нервах. Откуда же ему было знать, когда мы жили в разных городах, и общались только по телефону.

Итак я сделал коронарографию, которая и показала, что три основных ствола,, то есть артерии, поражены холестериновыми бляшками, и зашлакованность сосудов не менее 50 – 70 процентов, и операция, в конечном счёте, была неотвратимой. Как показало время, без операции уже нельзя было обойтись. А у меня уже была ну просто сумасшедшая и прогрессирующая стенокардия притом 4-й функциональный класс. Особенно опасными были приступы ночной ишемии, обычно в 5 утра они, из-за огромного желания поспать (как правило, в предутренние часы), всегда купировались с трудом. И без уколов анальгина, несмотря на предписанную терапию, никак не обходилось. А суточное мониторирование (ЭКГ) ещё в кардиоцентре показало, что у меня наблюдается до 250 приступов ночной ишемии, что в колоссальной степени связано с риском для жизни.

В ту приснопамятную пору я был без ума от очень интересной, но и в такой же степени наглой бабы, лет 28. работавшей в отделе агитации ВДК. Как выяснилось, она прошла, как говорят, «огонь, и воду, и медные трубы». Это была весьма циничная особа, смотревшая на всё таким же образом. Фамилия её была Векслярской, звали Наташей. Но не – Громова, и уж давно – за рубежом.

И так, как в это время я жил в Молдавии, то написал Наташе два письма, и прилетел как то зимой , в 30-тиградусный мороз. Когда она увидела меня, а я пришёл к ней на работу, то прошептала «не слабо», что означало, по-видимому, на её языке, «вот здорово!».Но тут же она, перед самым моим носом закрыла дверь, за то, что я явился к ней без свежих цветов. Но в эти годы, о которых пишу, цветов зимою даже на рынке не бывало, не то, что в магазине. А я хотел всё закупить, и со съедобным приехать к ней домой, чтобы отпраздновать моё прибытие. Но Н. Не захотела, а только в ресторан. Я был растерян. Ведь я предполагал серьёзное, она же мне взамен лишь только флирт. Конечно, был рассержен. А в ресторане она настаивала на коньяке, а я, из принципа, просил нам принести вино. Я был ужасно разочарован всем происходившим, она, к тому же, хамила мне в лицо. В конечном счёте я отвёз её домой, но вот в квартиру она меня к себе не пригласила.

Водителю такси я на обратном пути всё рассказал. Он мне в ответ, что если б я купил коньяк ей, то имел бы на ночь женщину. И разве этого хотел я, и приключений? Всё это было для моей души ударом. И разве для такого я приезжал в Москву?.. Однако я не унимался, и приходил в Дом композиторов, чтоб повидать её. Она же издевалась, считая, что на неё мне жалко денег тратить. Оглядываясь на прожитую жизнь, не помню я такого случая, чтоб у женщины деньги не были на первом плане. Вот вам элементарная подстава жизни, её изнанка. С негодованием , в её присутствии, я разорвал банкноту в 100 рублей. Она, при этом, расхохоталась, сказав, что чем картинно рвать их, уж лучше было б ей отдать. И две разорванные половинки можно склеить, и в банке обменять на целые. Но всё же для меня это был редкий случай, когда женщина почувствовала, и не могла не чувствовать, что я к ней отношусь серьёзно. Но я ей был не нужен. Как будто первых трёх мужей она успела отправить к праотцам. Не мудрено. Жена Г. С. Зингера решила выяснить, чем она дыши. Она потом мне сообщила, что это настоящая пробл…

А накануне, с успехом была исполнена моя симфония, и этим успехом я очень гордился. И я хоте дать Наташе послушать (запись), дабы «поразить» её, она же всё-таки работала в московском Доме композиторов, ну и вертелась среди них.

«-На хер мне ваша симфония» - ответила она. «-Вы мне лучше два бриллиантика подарите, чтоб я могла на них жить». При этих словах она окатила меня словно чаном, если не ведром, и не холодной, а ледяной воды. Я просто изумился. «-Ну вы же не Шостакович !» - пытаясь оправдаться, заявила она, как будто Шостакович, будь он на моём, смог бы купить или представить для неё такие вот «два бриллиантика». Фантастика!

В 1987 году я написал третью симфонию. Она – не «сердечно-сосудистая», хотя задумана была в Кардиоцентре. По своему замыслу она была очень актуальна. Писал я её без инструмента, но это была первая редакция. Конечно, эта симфония уступала первым мои двум, но это – программная симфония. Названия частей – по аналогии с временами года, которые, ну как бы отражение всей жизни человека, от рождения , и до его заката. В симфонии семь частей - эпизодов. «Осенняя пора» - как бы подобие побочной теме из 6 симфонии Чайковского, теме человеческого счастья, как бы воспоминание о прошлой жизни, уже прошедшей. Характер её музыки есть симфоджазовый, по колорит, не по ритмике. А в «Предзакатном часе» истаивающие вертикали гармонии струнных, на фоне которых, на три пиано, звучат удары там-тама, делающим общий сонорный фон ну просто фантастическим, и как бы «вечным» (человек полностью из жизни не уходит). И финал этот подспудно утверждает всё равно жизнь, хоть и после смерти. Над всем главенствует тема судьбы, её неотвратимость (виолончели и контрабасы играют в октаву в своих низких регистрах). Это – лейттема. Однако каждая из частей симфонии имеет свой лейтмотив.

Я обратился за исполнением симфонии к Дмитриеву, который на короткое время стал председателем СКМ. И дал добро на исполнение, так как хотел иметь побольше своих сторонников среди членов СК. Симфония, практически отрепетирована не была, на репетициях играли её кусками, и лишь в концерте её сыграли целиком. Это не могло не отразиться на цельности исполнения. А Штегман, дирижировавший симфонией, был человеком музыкальным, и тонко чувствующим темп. Так что всё, с точки зрения задуманного мною, было верно исполнено, за исключением . конечно, качества звучания, которое быдл ниже всякой критики, Вдобавок ко всему в эпизоде «Зовы весны» первая валторна вступила на 8 тактов раньше, написанного в партии. И с тихим ужасом я слушал, создавшуюся стихийно, всю эту, на мой взгляд, белиберду. Так мне казалось, ведь автор нот то я. И после исполнения, я выскочил на сцену поклониться, но был красный как рак от возмущения и негодования. Затем я, взбешенный, буквально пулей вылетел в фойе из зрительного зала. Симфонию же слушал Эдик Лазарев, тогда ещё худрук ВДК и член репертуарной коллегии ещё не аннулированного благословенного Минкульта СССР.

«-Ну что, будешь её продавать нам?»- благожелательно спросил меня он. «-Ты представляешь « - сказал я, находясь в смятении , и будучи не совсем в себе, «-валторна вступила на восемь тактов раньше, чем должно было быть!»

«-Это ты знаешь» - ответил Лазарев, «а мы не знаем».

И это было потрясающе. Ведь слушатели, и профессионалы, могут оценить лишь качество исполнения, тем более слушая её, симфонию, в первый, и наверняка, в последний раз. Но ведь никто не знает, и не будет знать, какие ноты в партитуре. Но исполнением, конечно, быть удовлетворённым я не мог, хотя, бесспорно, что Штегман, за то отпущенное ему для репетиций время, сделал всё, что только мог. Но это, не столь удачное явление, было единственным реальным исполнением моей оркестровой музыки, за прожитые мною годы в Москве.

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения