Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

Пленум в Молдавии.

Исполнение моих произведений всегда было для меня праздником. В Молдавии это случалось в концертах пленума Союза композиторов (один раз в два года), либо на съезде композиторов республики, который проводился один раз в четыре года. Как правило, мне удавалось исполнить почти всё, что было сочинено, не в пример нынешнему моему, московскому бытию, где просто отлучён я от жизни в творческой организации, из-за чего теперь то у меня и ничего не исполняется. При этом я выносил на суд слушателей лишь только то, что сам считал заслуживающим внимания, а, следовательно, исполнения, но никак не "проходной" музыки. И, таким образом, за время моей жизни в Молдавии, звучало немало моей музыки (хор "5 ночей и дней", на стихи В.Инбер, Симфоническая поэма, Соната для виолончели и фортепьяно, Квинтет для деревянных духовых с валторной, Вокальный цикл на стихи Ф.Г. Лорки. три прелюдии для ф-но и три вокальных миниатюры на стихи Р.Бернса, 1-я и 2-я симфонии, Увертюра для симфонического оркестра, 2 романса на стихи Дм. Фофанова. И все перечисленные сочинения имели, в той или иной степени, общественный резонанс. Виолончельную сонату хвалил покойный Алексей Стырча. О духовом квинтете хорошо отзывался Казенин. Вокальный цикл на стихи Ф.Г.Лорки отметил Марк Фрадкин. как лучшую работу Пленума. По поводу моих вокальных эпиграмм, Соломон Моисеевич Лобель сказал, что видит меня в опере. И слова Лобеля оказались пророческими. Но это и не удивительно, ибо Лобель вёл класс композиции в консерватории, и его педагогическому провидению можно было верить. И мнение его послужило толчком к написанию мною оперы. А хор и первая симфония были успехом. А со 2-й симфонией меня поздравил Гуров, мой педагог и ректор консерватории. А Увертюра для симфонического оркестра звучала не один раз.

Особая страничка в моей жизни, это вокальный цикл на стихи ГарсиаЛорки. У этого, едва ли не лучшего моего сочинения, была многострадальная судьба. Впервые я показал его на творческом собрании в Союзе композиторов в весьма незрелом исполнении Л. Романовой, певицы из театра оперы и балета. Реакция на это сочинение была неоднозначной, скорее одиозной. Особенно усердствовал Загорский (Председатель правления местного СК). Он говорил, что Лорку надо оссоциировать с народной музыкой. Но это было в корне неверно, ибо какова же тогда роль композитора в прочтении и отображении поэтического текста... Я возразил Загорскому после собрания. Он молча, как бы украдкой, пожал мне руку. Уж лучше было б сделать это публично, в собрании, чем незаслуженно распинать меня. А в результате отношение к моему циклу было двойственным, и целиком его не принимали. И репертуарная коллегия Минкульта приобрела его за бесценок. Однако цикл прозвучал на пленуме СК республики. И, ныне покойный композитор Марк Григорьевич Фрадкин защищал меня от несправедливых нападок Павла Ривилиса (занимавшего тогда пост главного редактора репертуарной коллегии), сказав, что если ему, Ривилису, не нравится музыка моего цикла, значит сам Ривилис пишет г… Но Ривилис от этих слов отнюдь не смутился, а проглотил, по той причине, что перед ним стоял известный композитор, народный артист СССР. В дальнейшем цикл мой звучал в концертах, притом не один раз, и был записан в фонд на местном, республиканском Радио.

Тот же нелёгкий путь прошла и моя первая симфония. Вот на мою беду в концерте прозвучали два опуса, моя, и первая симфония Бузилэ. Бузилэ провалился. Но, при советской власти брежневского образца, остро стоял вопрос о воспитании национальных кадров в республиках, а потому, с провалом его симфонии, искали недостатки и в моей. И стоило всё это мне немало крови. Я просто потрясён был таким подходом, такой несправедливостью. И Ривилис постоянно заставлял меня переделывать начало третьей части. Конечно на его манер и его вкус, как будто бы я мог писать иначе… Я долго бился (ни за что), так как был связан договором с репертуарной коллегией Минкульта, опять же, в лице Ривилиса, который в ту, приснопамятную пору, её возглавлял. В конечном счёте, моя симфония была принята. Но если учесть, что я всё и вся принимаю близко к сердцу (наверно, не только я, а как иначе), то можно себе представить, какой жестокий путь мне уготован был на творческом поприще. Но такова, как видно, судьба художника, то есть того, кто избирает этот путь. Однако трудно быть к этому готовым. А первая моя симфония всё же была записана на местном радио, впрочем, как и вторая, и часто транслировалась по республике. Но это запись по трансляции, не фондовая. Я думаю, что фондовую запись такого рода музыки республиканское радио не делало, так как для этих целей пришлось бы много репетировать (если не очень много). Но были в моей жизни и откровенно праздники. Конечно исполнение Увертюры, или Квинтета для деревянных духовых с валторной. И концерт песни в Приднестровье, в районном центре Старые Дубоссары, что на Днестре, где после звучания филармонического ВИА, в местной «каса маре» был банкет, организованный хозяевами, то есть председателем колхоза, Героем соц. труда. Был Фрадкин, Дога, и другие. Банкет продлился далеко за полночь. Лишь в 5 часу утра мы возвратились в Кишинёв.

Вообще то творческое собрание в Союзе композиторов, где происходит показ и обсуждение новой музыки, вещь очень деликатная. В какую сторону ветер подует, туда собрание и клонит. Если ругают, то всем миром, а если хвалят, то наоборот. И трудно угадать, ибо большинство присутствующих весьма несостоятельны в своих суждениях, да и несамостоятельны вообще. Казалось, в критике нет ничего худого, но вот последствия её, для автора, всегда плохие. Легко критиковать, но вот последовать совету, то есть писать так, как другие, и так, как это хочется другим, ну просто невозможно. Можно быть только самим собой.

Когда я переехал в Москву, то сразу, на творческом собрании СКМ, ни в чём не сомневаясь, я показал свою симфонию (конечно в записи). А председательствовал тогда Денисов Эдисон Васильевич, и человек, и композитор, по настоящему благожелательный. И, несмотря на все усилия Денисова не дать ход провалу в обсуждении, критика (если не разгром) в мой адрес не ослабевала. Закончилось же всё хулой. А ведь в симфонии моей много хорошего, а главное-то – искренность. И он, Денисов, тогда отметил, что собрание несправедливо ко мне, как к композитору, только приехавшему в Москву, и всё списал на исполнение симфонии, по, его мнению, плохое.

Тот же Денисов, после исполнения моих романсов (для сопрано и фортепьяно) в камерном концерте ВДК, подошёл ко мне и подал руку.

«-Спасибо за серьёзность» - сказал он. Это притом, что стилистика моя (язык) ну в корне отличается от его письма, сверхсовременного и авангардного. А Михаилу Броннеру, на хоровой секции СК СССР, мой хоровой цикл «Лирическая тетрадь» ну, просто не понравился. А отрицательное отношение к произведению, показанному на творческом собрании, влечёт к его неисполнение потом. А это очень деструктивно для творца. А потому на творческих собраниях давно я не присутствую и не показываюсь. Жизнь, всё-таки чему-то учит, если ты хочешь ещё существовать.

Но откровенных недоброжелателей у меня никогда не было, за исключением сегодняшнего дня. Покойный Беринский не допускал меня в своё детище (московский клуб камерной музыки), а Голубев откровенно не включает меня в концерты фестиваля современной музыки «Московская осень». Такое отношение и со стороны Галахова, (Председателя Союза московских композиторов). В последнем случае – другие корни. Я допускаю, что музыка моя им не нужна. Но это же не основание для того, чтобы она не имела право на жизнь. Мне тоже не нравится музыка и ни того, и ни другого. Но я же не отказываю им вправе на существование. Просто в руках их власть. Ведь нелегко же всем, или кому-то нравиться. И это - не простой вопрос, так как творческое «я» никогда не бывает идентичным, то есть тождественным. У каждого своё мышление, свой стиль, и, наконец, язык. И с этим надо всегда считаться. И если

что-то нам не по душе, то это, по меньшей мере, некорректно считать это за аргумент. Напротив, главным всегда является способность писать, то есть наличие творческого потенциала. Ведь и Беринский, и Голубев – композиторы, и много написавшие, и это для меня весомо. А нравится или не нравится мне их письмо, это совсем другой вопрос. Так почему же не весомо то, что я пишу, и продолжаюписать. Препятствовать, конечно, можно, остановить нельзя.

Самым большим мерилом удачи или неудачи, при написании произведения, есть собственное композиторское суждение. И только оно подсказывает автору желание или нежелание своё детище показать, исполнить, либо нет. И свой рассказ о некоторых композиторских проблемах хочу я заключить юмористическим высказыванием Лиона Фейхтвангера:

«Нет порока, пускающего более глубокие корни, чем порок сочинительства».

Это не только относится к литературе, но и вполне применимо к музыке.

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения