Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

"Горестные" записки

"Горестные" записки, писавшиеся в период вынужденного заточения в загородную реабилитационную клинику ММА им. Сеченова (скорее "Дом престарелых").

Как неожиданно и остро подошла ко мне старость, вернее пожилые годы в виде физического недомогания или немощи скорей. Я бы даже сказал, что быстро. Буквально за две недели я ощутил беспомощность своего тела в виде опасности резких движений, поворотов туловища, вскидывания рук вверх и прочего, ну совершенно прежде не ощущаемого и, таким образом, казалось невозможного для меня, и даже недостойного, как думаю об этом я теперь. И полагал, что если у человека ещё сохраняется крепость духа и памяти, значит, естественно, и сохраняется всё остальное. Но мыслить теперь, или жить, рамками "железнодорожного расписания", стало для меня недоступно. А прежде это был мой, единственный стиль жизни. Стоило всего лишь прожить более недели, как пришлось осознать или развеять это всё. Я, наконец-то, понял и понимаю, что такое уже иной возраст, и это есть удар по моей человеческой жизни, ибо не мыслить, или элементарно чего-либо создавать, человек творческий не сможет. Ну а дожидаться немощного состояния - это уже смерть. И это всё при том, что, кроме личной жизни, личной судьбы так сказать, у меня больше ничего нет. Мне же извне ничего не дано, кроме творческих сил, если они смогут сохраниться для созидания.

Великий удел быть занятым, не говоря, что нужным (это уже предел мечты), и если человек это ещё может, это - счастье, ибо задолго до своей естественной старости перестал быть нужным. Мне как-то это удавалось. Теперь я полагаю, наличие мыслей и передача их на бумаге - единственное, что для меня ещё остаётся. Дабы не утратить жизни совсем, вернее её смысла. Смысла, без жизни в ценовом отношении, уже нет. Это означает лишь растительное существование, а это - уже конец.

Когда мне было 6 и даже 9, я полагал, что я ещё жених, но с цифрой 70 всё кончилось, и мне ярлык 70-летнего старика уже неминуем. И что такое 70, сразу и быстро дало о себе знать, с чем моему внутреннему состоянию и жизненному опыту было очень трудно согласиться. Это осознание уже серьёзной ограниченности именно в физических возможностях отнюдь не окрыляет, не укрепляет, напротив, разрушает, и будет разрушать. И неминуем мой старый враг депрессия, и деструкция пойдёт стремительно вперёд. Но всё-таки буду стараться как-то ещё компенсировать себя тем, что ещё могу.

Мужское неврологической отделение Клиники нервных болезней Академии имени Сеченова меня не просто разочаровало, а подавило духотой и пылью (если не грязью), убогостью быта и лечения, скукой, тоской. Я даже вспомнил "Гуантанамо" на Кубе. Я понял, пробыть мне в этом отделении будет испытанием, и я, так опасавшийся этого, в конечном счёте, на 100 процентов оказался прав. Я тут же предложил молодой ординаторше, вернее высказал ей то, что мне здесь будет трудно. В ответ я получил лишь равнодушный отказ и сообщение о том, что срок пребывания в отделении - 21 день, и это есть правило, и все анализы будут следовать только по плану. Господи! Жизнь столько раз меня смиряла и укрощала, поэтому и подчиниться, во что бы то не стало, мне было не впервой.

Моё 70-летие, точь в точь, совпало с моим физическим календарём, как будто для меня был отмерен ну совершенно точный срок. А у других ведь это происходит незаметно. Теперь о резких движениях и быстрой реакцией на всё приходится забыть, хотя ведь патология моей нервной системы есть прямо противоположное выше сказанному. К тому же иммунная система теперь у меня ноль. Пороха в пороховницах уже нет. Это - печальный факт, так как жизнь суживается до предела, именно предела возможностей моих, увы. Энцефалопатией ни близкие, ни мои друзья не страдали. Этого не знают и мои престарелые двоюродные сёстры, к счастью.

Широколобый Медведев с избранием его президентом уже приобретает державный вид.

Теперь я с точностью могу сказать, что прожил день, и ладно. Что-то совсем нескладной стала моя жизнь. 5 мая будет ей ровно год.

Дуры и дураки собак выводят, я же выхожу погулять сам.

Поместившись в Клинику узнал, что мне предоставлялось место в смешанном женском и мужском отделении, то есть отделении боли, куда и нужно было мне, но места там свободного не оказалось. И на беду мою об этом я забыл. Ведь мог потом легко перевестись. Эти, конечно, лечить меня не смогли, если бы не случай, судьба, если угодно. В инсультном отделении лечить же боли просто не умеют, да и не знают, они занимаются лишь только обследованием, не более.

Зав. отделением мне сразу заявил: "-Не знаю, как с лечением, но вот ответы на все вопросы Вы получите". Он оказался прав лишь в первом случае, так как вопросов было много больше, чем ответов. Вообще нервные болезни человека - штука не только сложная и тонкая, сколько вообще малоизученная, и невежества в этой отрасли медицины невероятно много больше, чем в любой другой.

Вообще то к неврологии я всегда относился не с только осторожностью, сколько с недоверием, и даже не хотел, признаюсь, просто ходить на консультацию к невропатологам. И между нами, девочками, говоря, и за врачей их не считаю. терапевты ещё хоть что-то знают, но эти - ничего. Насколько понял, столкнувшись с Бариновым А. Н., нужна большая интуиция и, безусловно, не меньшая преданность делу. Исследования лишь дают факты, однако как лечить, нужно уметь, и в этом вся загвоздка. Лечить то и не знают, и не умеют. Другое дело, насколько понимаю, это отдел патологии нервных болезней и нейрохирургия (оперативное вмешательство). Мне предстоит ещё столкнуться и с патологией (артрозом) больших пальцев рук. Очень болят у меня по ночам руки, вернее кисти. Словом дело в суставах. Но это, я думаю, проблемы всех пианистов, если не многих. Энцефалопатия, это для меня, конечно, удар, хотя касается вестибулярного аппарата. Но разве от этого может стать легче, когда стоишь нетвёрда на ногах, когда головокружение. Ведь совсем до недавнего времени я легко бежал к остановке автобуса, чтобы успеть, и почему- то я всегда был первым.

Вспомнил, что в 67 ельцпутинюговой больнице, когда лежал я на каталке "скорой", не обнаружил в кармане пиджака 1500 рублей, которые я брал на фрукты, и для оплаты моего мобильника. Так что не только пропала кепка и пакет с яблоками. Уж лучше их оставил бы сгнить в квартире.

Я людям не нужен, они же мне давно тем более. Вопрос в здоровье, чтоб не нуждаться в них.

Я чувствовал, что в эпикризе Клиники многие анализы отсутствуют. Я не ошибся. Ведь ординатор -составитель - мелко сошковая гордыня, если не просто халтура и небрежность.

Пришла тоска, хоть плачь. По-деревенски глухо под Истрой. Жена Володи его к телефону не зовёт. От Наташи - ни звука уже больше месяца. С вот этим "приколючением2 на Боровицкой я потерял Наташу и Володю. Прав был художник-баптист Слава. Больница - это концлагерь. Да так оно и было. Как тяготился я пребыванием там, не говоря о том, что прихожу после больниц домой просто больной.

На дню у меня различные состояния, от самых плохих до более не менее приемлемых. Я вспоминаю слова, сказанные врачихой кардиологического отделения 81 ГБ. Был март 1993, и было тогда много снега. А приезжала она из Подмосковья. Другой работы не было. Она тогда сказала:

"-Дай бог нам пережить весну". Теперь я понимаю, какая это правда. Весна ведь нынче выдалась совсем тяжёлой. Вернее, наверное, не скажешь.

Вновь нужно возвращаться к жизни. Многое я делаю и делал до слёз не то, вот потому и продолжаю оставаться одиноким. Но это же натура, характер, его не изменить, а приспосабливаться уже нет сил. Какую теперь цену я плачу за жизнь. Уж слишком непомерную. Всё у меня не так, и как мне существовать теперь…

Беды с физическим состоянием здоровья начались годом раньше. И позади уже сверх жаркое лето, и жуткая терапия 63 ГБ, и пятый по счёту инфаркт из-за экологического удушья. Не знаю, как мне удалось всё-таки стать на ноги после августа 2007. А новые несчастья посыпались с декабря. Вирусный грипп и стремительное проявление и обострение шейно-грудного радикулита да плюс позвоночник, который стал теперь играть решающую роль в моём недомогании. Вялое желание зав. неврологическим отделением поликлиники на Можайском валу дать мне направление на госпитализацию прямо таки убивали волю к жизни. Ситуация же с позвоночными болями стремительно и резко нарастала. Ухудшение становилось катастрофическим. Редкий день обходился без боли и вызова очередной "скорой". Боли становились всё нестерпимей, и я считал, считаю и сейчас, что такие боли (какая -то точка под лопаткой) были ну просто несовместимы с жизнью. Я даже готов был умереть, чтоб перестать терпеть такие боли. Но никакие "скорые", которых у меня бывало по две, а чаще по три в день, ничем не могли помочь. Их смехотворные уколы лишь травили организм ненужной химией. А я боялся потерять связь с Наташей, зная с её слов, что улетит она 12 марта, и терпеливо ожидал, насколько могло у меня хватить сил, её отъезда, дабы уже лечь в больницу в каком-то определённом душевном спокойствии. Однако жизнь, как всегда, повернула всё по-своему. 11 марта, уже не в силах справиться с болью, которая превратилась в хроническую, я набрал номер телефона главврача Клиники. Но к этому же времени и изменилось отношение Наташи ко мне. Оно стало нетерпимым, раздражительным. Но к этому времени я знал, что она перенесла грипп, очень непростой, и, в связи с этим подумывала об отсрочке даты её отъезда из Москвы. Однако я физически уже не справлялся с болью. И просто цеплялся за жизнь. Уж слишком много на одного происходило со мной нехорошего.

Я слишком прежде спешил жить, чтобы иметь теперь право на дожитие. Сил этих я не сохранил. После прошедшей ночи, уж более у меня никаких стремлений, равно как и надежд. Я просто устал так жить. Вообще не хочется писать о боли, я же не изжил её.

Вот уже месяц не имею никаких сведений о Наташе. Не откликается и всё.

Как видно нет большей цены, чем сама жизнь, и я, уже физически не совладавший собой, дождаться отлёта Наташи практически уже не мог (правда, отлёт был всё-таки отложен). И 11.03, в состоянии отчаянии, позвонил главврачу Клиники нервных болезней Академии им. Сеченова. Я ей звонил недели полторы тому назад, однако на госпитализацию не решался. Ещё были силы ждать. Однако на этот раз трубку взяла не она, а старшая сестра, выпытывая у меня причины моего звонка. И я взмолился, что более так жить я не смогу. "-Ждите у телефона. Я буду просить у зав. отделением места для Вас". И записала мой телефон. Однако звонка не было. Тогда я вновь сам позвонил, и трубку взяла главврач. Она узнала меня по голосу и сказала мне очень мягко: "-Виталий Миронович. Возьмите с собой спортивный костюм, кружку и ложку, и не спеша, Вы приезжайте в приёмный покой. Но только не позднее 3-х часов дня. Место для Вас есть". Я тут же позвонил Александре Петровне (соц.работнику) сопроводить меня. Хотя ей это было не с руки, она не отказала.

Однако без наличия медицинской карты в регистратуре меня никто класть не хотел. Я выпросил и вынудил эту возможность. И так без всяких предварительных комиссий, которые собирались раз в неделю по поводу госпитализации, меня всё-таки положили.

Творческий вуз даёт лишь азы культуры, но не талант. Вот потому то и по окончании его творцами становятся далеко не все. Это к тому, чтобы правдиво и хорошо описывать события, надо иметь способности.

Между прочим разве жизнь сильнее смерти? Да никогда, смерть всегда будет сильнее её.

Однако, несмотря на хвори, мягко говоря, всё ж не бездействую, и что-то творческое из моего рассказа получается. Когда пишу вот эти строки, то всё ещё я очень плох. И мало мне энцефалопатии, так перенёс ещё высокотемпературный вирусный грипп. И мучался я с ним около трёх недель. Такого у меня ещё не бывало. А здесь, в районе Истры, после сверх грязной Москвы, не могу я свыкнуться с таким чистым, свежим воздухом. И ем по ложечке, так как аппетита никакого, если не отвращение совсем. "Аппетит не сразу прилетит" - так говорит дежурная медсестра. Ну а пока меня просто тошнит от здешней еды. Но её возят из самой Москвы, из Академии. Я полагаю, что продукты, ну а на месте их готовят, притом страшно невкусная еда. Неужели сами не едят-то это? Сейчас пойду помою зубки, а вот силёнок - никаких. Но всё же голова, к счастью, работает, раз всё таки пишу, хотя это. быть может, будет не столь интересно кому то это читать.

Дошёл я до деревни, и посмотрел на особняки, запрятанными за угрюмыми, непроникающими заборами (притом глубоко внутри), стоявших под замком, так как ещё - не сезон. Глухой, чужой, очень недобрый мир, если не просто злой, в отместку за неудавшуюся на этой земле социальную идею, положившую на её алтарь столько светлых голов. Но эта дребедень и вовсе бесперспективная, пустая как поросль на болоте. Это и есть болото сегодняшнего дня, которое распространяется на всё. Но мира обломовщины им не вернуть. И эти, нынешние, плод "реставрации" капитализма, суть несъедобные и ядовитые грибы.

Только дышать свежим воздухом - ну просто бестолково, и страшно скучно. Нужно писать, иначе с ума сойдёшь. Находиться в этом реабилитационном центре могут только очень и очень старые, и, безусловно, ущербные люди, ибо это, в наихудшем виде - растительная жизнь.

Немало сил забрал у меня грипп декабрьский, но этот - ещё пуще. Как будто уже никакого иммунитета нет.

Неврология, по-моему, есть вещь совершенно ужасная. Тёмная, невежественная, шаманская, за исключением действительно призвания.

Боюсь, что грипп сведёт на нет все три блокады, которые мне сделал Баринов (две плечевых, и позвоночный). Катадалон пока у меня есть, хотя спасёт ли он от боли, хронической боли, я очень сомневаюсь. Но что же делать, нужно жить, хотя и боль, отмахиваясь от неё. Но разве к боли можно привыкнуть?..

Да старый я, больной, но, главное, ну совершенно одинокий. Такой нигде, и никогда, и никому не будет нужен. Так что пока я жив, остаётся со мной лишь моё "я".

Вокруг неухоженные, вернее просто заброшенные поля, которые когда-то плодородили, - свидетели запущенного времени, а вдали - лес, и голубое, с медленно плывущими облаками, поднебесье. И ощущение невыразимой тоски и равнодушия, которое разлито в природе изначально.

Последний раз я слышал голос Наташи по мобильному телефону 12.03. После 4.04 она пропала. Где она, и что с ней, я не знаю.

В таком реабилитационном распределителе - тоска зелёная. Порою днём не видишь ни одной души, только берёзы перед окном при пасмурной, нерадостной погоде. Нашёл таки переход через речушку. Долго ходил, но дальше перехода не пошёл, вернулся. Дул сильный ветер, которого не было с утра, а потому решил не рисковать, так как я начал уставать, да и дышалось плохо. Хотя была суббота, но дачи в деревне пустовали. Поймал себя на мысли, что одинокому человеку дача не нужна. Кроме тоски - ведь ничего, а жизнь без смысла не имеет смысла.

Уж третий день я ощущаю приливы сильной тоски. Мог бы

занять это пустое время гимнастикой, но очень слаб

физически. Какими сильными именно были

Т. Манн, Л. Фейхтвангер, Лев Толстой. Но у них

было другое бытиё, совсем другое. Не говоря уж о таланте.

Если я стану покрепче, смогу себя тренировать физически,

дай Бог.

Будущее моё теперь совсем неясно, да и его просто нет.

Есть только время. Не ведаю, что будет дальше, и как смогу

я жить. Для меня это очень серьёзно, ибо, если я немощен

мне - конец, в отличие от библейского определения. И поддержать то некому, если сам не буду стоять на ногах. Об этом даже подумать страшно.

Вот таким образом судьба моя сверх печальна, если не

трагична. Ведь я всегда был одинок, а что же говорить теперь, когда я такой слабый.

Меня второй день тянет в постель, хотя такого никогда

ведь не бывало. Высокая температура вымотала меня до

основания.

Но места в отделение боли, куда меня хотели положить,

оказывается, не было, и меня впихнули в отделение

постинсультных больных. Соответственно и лечения,

которого мне так необходимо было, не могло и быть,

повторяю. Да и вообще в том отделении, мужском, куда

попал я, не лечат, вернее просто не могут, так как не знают,

как и что лечить. Они могут только обследовать и без конца

болтать на эти темы.

Но подвернулся случай, наверное, счастливый, но я

подозреваю, что последовавший затем грипп во многом

уничтожил полученные результаты, если не совсем.

На следующий день моего пребывания в Клинике я зашёл в

актовый зал (после лекции для студентов), и заметил

старенькое, ну, совершенно бутафорского вида, пианино,

как бы времён первых постановок "Чайки" Чехова

Станиславским. Мне разрешили поиграть на нём. Как бы не

так. Это был Блютнер, прекрасно сохранившийся и

настроенный, хотя, конечно, нижний регистр уже дребезжал

от старости, но с верхним звонко звучащим регистром.

Стоя, я сыграл "Лауру" Д. Раксина, пьесу для

симфоджазового оркестра в свинговом стиле. Читавший

лекцию Баринов и его помощник подошли ко мне.

"-Играйте, играйте"

- предложил Баринов. "Ведь я поклонник саксофониста

Алексея Козлова, и посещаю его клуб". Скажите, какие у

вас проблемы, и мы решим их".

Я уж давно не склонен обращаться за помощью к любому,

Кто носит белый халат. "Давайте будем следовать этике" -

продолжал он, "-и попросите Вашего ординатора записать

Вас ко мне на консультацию. И мы решим все Ваши

проблемы".

Да, наверное, это был дар свыше. Доценко не протестовала,

и даже пошла к нему вместе со мной, захватив историю

болезней. Но, правда, потом быстро ретировалась.

Да, Баринов не просто прощупал позвоночник (а его отдел

называется отделом патологии периферической нервной

системы), а нашёл ту, смертельную для меня точку, где-то

около левой лопатки (или под ней, не знаю), которая так

болезненно иррадиировала по разным направлениям в моей

спине.

Я бы сказал точнее, что эта точка просто кровоточила. Он

положил меня на доску, типа медицинской кушетки, и

сделал мне блокадный укол. Затем, когда перевернулся на

спину, он вытянул из шейного отдела мою голову,

при расслабленном теле, и сделал резкий поворот её, в

одну, и в другую сторону, как бы вправляя позвонки, эти

вонючие кирпичики гусеничного облика, который я

созерцал на стенде. Так и хотелось раздавить ногой эту

противную гусеницу. До этого я полагал, что позвоночник

представляет собой прямой столб в виде бамбука.

Я спросил Баринова, вследствие чего у меня это?

"-Следствие Вашей профессиональной деятельности.

Многие пианисты на это жалуются".

Я был поражён, что вот такого рода недуг не результат

неправедной жизни человека, то есть пьянства,

курения, обжорства, и т. д. На этом наша первая встреча

закончилась. Но, во второй раз, мелко сошное самолюбие

ординаторши и её куратора просто таки взыграло. Эта

ельцпутинская поросль отказывалась сделать

необходимый снимок позвоночника, дабы избавить меня

лечением от боли. То есть со снимками прийти к нему. Но я

стал требовать, топал ногами, и даже угрожал. Ну, вы

подумайте, знать, что человека можно спасти от боли,

и не давать этого делать (!). Баринов же сам спокойно

спустился в ординаторскую моего отделения, чтобы

поговорить. Зашёл он и к профессору, и вопрос мирно

разрешился.

Я думаю, что власть чаще всего берут, конечно, сильные, но

вот весьма посредственные люди, если не просто слабые

Ельцинюга вообще случайно,благодаря Казаннику. Инач

его даже не было бы в Верховном Совете. Хочу ещё

добавить, что власть берут, в основном, хитрые, но далеко

не умные. Последнее тому пример, особенно в России.

Подстать и нынешний народ, который как народ очень

инертен, и мнения своего у него нет. А потому власть будет

делать, что захочет.

Да, доброта, конечно, есть, но ведь её так крайне мало.

Но если б было её много, то не ценилась бы она. Однако в

мирском существовании её и много быть не может, ибо

тогда бы зло не торжествовало над добром.

Уже три дня мышечной слабости и вялости. Это, конечно,

отнюдь не жизнь, - существование. Но аппетит уж есть.

Когда болит, и тебе плохо, то всё для тебя просто трын

-трава, быть бы живу…

Итак мне Баринов сделал гармональный укол в ту точку, в

то место, которое меня просто лишало жизни. И

вновь встряхнул меня, и повторил резкие повороты моей

головы, чтобы воздействовать на позвоночник. А в

следующий приход мой - блокаду левого плеча, которое

болело мне немилосердно. Затем и правого плеча. Моим

случаем очень заинтересовалась Малышева, ведущая, на

телеканале ОРТ, популярную программу "Здоровье".

В один из последних мартовских дней мы приехали

машиной на Рязанский проспект в её телестудию, где я, не

дав ей рта разинуть, рассказал о себе, и стал играть на

синтезаторе (доставленном Бариновым для этого случая

прямо в студию) мелодию своих "Зимних узоров". Это

была пьеса для симфоджазового оркестра, но в

фортепьянном изложении, так как ни рояля, ни пианино в

студии не было. Нашли какую то стеклянную

тумбу, на которой я сидел, слегка подгримированный, и в

почти медицинском балахоне из студийного ателье.

Баринов также был переодет и подгримирован, учитывая

технические возможности телекамер. Под приятно

успокаивающий тон моей музыки последовал короткий

разговор между Малышевой и Бариновым. Когда

закончил я играть, вся студия, расположившаяся

позади камер, зааплодировала мне. На этом

предварительная съёмка кончилась, и, окончательно,

передача в записи пошла 26 апреля в телеэфир. Спонсор

этой передачи привёз потом мне 100 ампул препарата

катадалон, на три недели приёма, необходимого для

снятия хронических болей в позвоночнике, в случаях

радикулитных изменений внутри него. Катадалон я принимал по три капсулы в день. И очень не уверен, что это - панацея от болезни, но, тем не менее, я это лекарство пропилл.

Когда одинокий, уже старый человек, нуждается в

постороннем уходе, это - трагедия. Боязнь упасть и

потерять сознание вследствие неловкого движения или

каких-либо иных, связанных с шейными позвонками -

прямо таки беда. У меня нет теперь уверенности в том,

что я не упаду где-то, как было совсем недавно не раз, и

смогу самостоятельно вернуться домой. Вот это страшно.

Делился мыслями с лечащим врачом о том, что Клиника

нервных болезней сплавила меня в загородную реабилитацию от немощи. Нет, по его мнению, диагностировали и обследовали они всё правильно, лечить вот только не умеют. А кто, собственно, умеет? Ведь это - возрастное. Как в Библии: нельзя в старые мехи наливать молодое вино. Нужно длительно таблетки принимать, другого пути нет. "Кто не борется, тот не выигрывает" (Лесгафт). Ну а точнее сказать, тот проигрывает.

Таких взрывов тоски и одиночества , как в этом странном распределителе, давно я не испытывал. И какой странный контингент - лишь старики, старухи. Конечно, в этом загородном пункте многие не из Москвы, но это сообщество ползучей тоски. Такого отчаяния, даже в своём,

постоянном одиночестве, я не испытывал, пожалуй, никогда.

Казалось, что в стационаре на Россолимо, всё складывалось, в общем, неплохо, пока не потянувшись между лестничными сетками, и резко повернувши голову, не потерял сознание, и рухнул мордой в паркетный пол. Да, рассёк бровь, но к счастью, не задел я глаза. Крови почему-то было много. Мне помогла подняться молодая врач, которая оказалась рядом, услышав стук рухнувшего тела. Тут же проверили меня на сотрясение мозга, и, - в нейрохирургию. Там мне зашили рану, под наркозом, и наложили швы, пообещав дней десять на излечение. А я же собирался уже через три дня покинуть этот злополучный дом. Не вышло, не получилось, к моему несчастью. И тут я постепенно стал превращаться в больного человека, короче терять силы.

В то время я успел ещё раз упасть на голову, набив себе шишку, и вновь была проверка, но, слава Богу, обошлось без повреждений. Под надбровной дугой начал быстро распространяться сине чёрный синяк, и я сразу потерял свой прежний, вальяжный и холёный вид.

И с этого момента несчастья стали преследовать меня как по заказу, то есть одно за другим. Через два дня после моего первого обморока температура тела поднялась до 39 и пяти. На следующий день - до 38 и 6, затем до 38 и четырёх, потом до 38 и двух, и закрепилась прочно на 38. При этом не было ни насморка, ни кашля, ни каких-либо других видимых простуд. Однозначно был грипп, но очень странный. И в ход пошли антибиотики, и в капсулах, и внутри мышечно. Баринов заметил, что при таких ситуациях, как у меня, сама жизнь подсказывает, что надо выписываться, то есть поскорее уходить. Но с резкими потерями сознания, и с такой высокой температурой, куда уйдёшь?.. Сейчас, в этом загородном пункте реабилитации, загадочный мой грипп дал прямо таки зловещие цветочки -всходы, в виде кошмарно обложившего всю слизистую оболочку рта, языка и губ гербиса. И крошку хлеба нельзя было проглотить без крика, такая боль была от высыпания. Адено - вирусная инфекция, взявшаяся, казалось, ниоткуда, так поразившая меня. И каждый день в этом заброшенном для меня месте, взрывы тоски, по-моему, неведомой прежде локализации. Унылый вид вокруг, пришедшие в негодность, распаханные поля и далеко вдали - лес. Давно нет солнца, и мелко моросящий дождь, и, в общем, холодно. Конец апреля, это никак не май. Моё уже почти недельное пребывание здесь хуже заключения, хотя я, почти всегда один в палате. Ну и режим палаточного больного, так как пищу, по указанию врача, мне доставляли постовые сёстры.

Лечения, конечно, никакого, так как я еле держался на ногах, из-за колоссальной потери сил. Интонсикация моего организма, вернее тела, была налицо. Слабость повальная изо дня в день. И мне казалось, что я, наверное, умру, так как организм не мог уже никак бороться.

"-Так не умирают, Виталий Миронович" - сказала мне зав. отделением и мой лечащий врач Панфилова Тамара Григорьевна. " Ещё нужно отмолить грехи у Бога".

Она меня спасала не только словом, а приносила домашний чесночёк, и лук зелёный, выращенный на окне, и травку сныть, которую Серафим Саровский считал поливитамином. Когда же эти хвори перестанут мучить меня, вот уже год, как я борюсь с ними?..

В Москве, в начале апреля, стало стремительно теплеть, и я решил, что нужно сменить вещи. Оставить тёплое, и ограничиться плащом. Я заблуждался, так как за городом холоднее, тем более, что вторая половина апреля оказалась отнюдь не тёплой, а хмурой и дождливой. Так как Клиника была бессильна, что-либо объяснить в моём анамнезе, и явно не справлялась ни с чем, то было решено поехать мне в реабилитационную клинику ММА под Истрой. Но это оказалось полной профанацией, так как я ещё хуже заболел, и не выходил на улицу вплоть до отъезда.

Итак, 7 апреля позвал моего приятеля Кесаева сопровождать меня домой. Уже на остановке троллейбуса по ул. Льва Толстого я потерял сознание. К приезду "скорой" пришёл в себя, и попросил их подвезти к метро "Кропоткинская". Попав домой, Володе я сказал, чтоб он забрал всё, что мне принёс (так как мне трудно было, по своему физическому состоянию что-либо брать с собой). Я полагаю, что этими словами я мог его обидеть, так как он, и жена его, ко мне были очень внимательны, особенно, когда болел. Но на обратном пути в Клинику, на платформе остановки метро "Боровицкая" я вновь упал, и более не помнил ничего, придя в сознание, дрожа от холода в машине "скорой", завёзшей меня в "уголовную" 67 ГБ. В приёмном покое, а я лежал на качалке, была масса больных на госпитализацию. Духота, суета и грязь. Кепка моя была потеряна, пакет с яблоками где-то оставлен, из кармана моего пиджака исчезли 1000 рублей. Плащ в плече был разорван. А я взывал, притом бесполезно, так как никто внимания не обращал:

"- Да подойдите же сюда!"

Наконец слез с качалки, едва держась на ногах, и вышел в коридор приёмного покоя, в котором лежали в ожидании госпитализации больные, доставленные "скорой". Весь коридор был занят людьми, и провожатыми, сопровождавшими больных. Такого скопления людей, а было уже 9 часов вечера, я что-то никогда не видел. И бестолковщины такой. Мне удалось всё-таки обратить на себя внимание врача - блондинки средних лет. Это была зам. заведующего терапевтическим отделением больницы. И я успел заинтересовать её рассказом о моём частичном "исцелении" и попадании на телевидение. Мне показалось, что в этой больничной суете и неразберихе, для неё это была отдушина. И я просил её вернуть меня в стационар Клиники, ибо, как объяснил ей, назавтра на пятиминутке там будет переполох по поводу того, что вот исчез больной, и где его искать, и почему. Ведь я писал расписку старшей сестре, что возвращусь к 6 часам в палату. Как видно, её я убедил, и она стала искать по справочнику координаты Клиники. Но тщетно. Новые порядки, а потому и никакие телефоны не отвечали. Через свою знакомую, Полину, домашний телефон которой я знал (она оформляла мою госпитализацию в Клинику), удалось выяснить телефон охраны, именно там, где была вахта, ибо другие телефоны охраны не отвечали. Меня в десятом часу вечера всё-таки свезли больничной "скорой", в сопровождении посыльной сестры, на Россолимо 11, где меня ждали. Документы в 67 ГБ, несмотря на пропажи, к счастью вернули в целости.

Ну а 8-го апреля, автолайном ММА, я был доставлен в их загородный реабилитационный центр.

Много плохого эта поездка мне принесла. И сколько отрицательных эмоций!

Я не только остался в лёгкой одежде, мёрз, но потерял, что для меня важнне, Кесаевых. Ведь они были так внимательны ко мне. Я полагаю, они просто струхнули, перепугавшись моего неблагополучия, решив, зачем им это надо. По сути, они оставили меня в беде. Жена Володи Наташа, более не связывала меня с ним, когда пытался дозвониться. Я же просил прощения, хотя виноватым не был. Потерял я, в то время, и Наташу, что для меня очень чувствительно. Ведь я боялся потерять с ней связь, и до последнего момента, превозмогая боль, в больницу не ложился. Вряд ли когда-нибудь она сможет узнать об этом. Связь с ней, по электронной почте, не восстанавливается.

Конечно, сеченовская неврология отсылом на реабилитацию, просто хотела избавиться от меня, так потери сознания, высокая температура, были для них не объяснимы.

Это была инициатива Н.Н.Яхно, академика, которого просил я зайти ко мне в палату, во время календарного обхода его по четвергам. Кворум до этого, включая кардиолога и терапевта, тоже ничего не мог сказать. Но я не знал, что реабилитация, форма её существования, для меня ну просто удавка. И я там ещё пуще заболел да плюс моральные и нравственные муки. Можно сказать, что в реабилитацию я попал "как кур во щи". Для человека, не переносившего почти тюремный режим стационара Клиники, конечно от бездействия, и ничегонеделания с их стороны, было непостижимо вновь попасть в такие же условия, но при минимальных возможностях уйти от них. Ведь это находилось за городом, и я нуждался в транспорте, чтобы покинуть их. В конечном счёте, я вырвался оттуда неделей раньше. Но я считал не только дни, не столько дни, сколько минуты и секунды. И, слава Богу, "дачей" меня уже не соблазнишь.

Едва передвигая ноги, попал домой. Ведь три часа я ожидал троллейбуса, чтобы доехать до метро, ибо, как будто бы назло, стал жертвой колоссальной пробки. Но это оказался день, когда подоночному элементу, свершившему в России термидор, сооружали, на осквернённом его прахом кладбище, какой-то постамент.

Конечно, за городом я оказался в мышеловке. И как мечтал вернуться к себе домой. Ведь лучше быть одиноким дома, чем узником одиночества. Письмо, вернее записи, которые я, в обессиленном виде вёл, были единственным спасением и оправданием существования. Я так хотел стать на ноги, хотя часто терял надежду там.

Люди очень самолюбивы, а потому никак и никогда нельзя испытывать их самолюбия. Кесаевы тому пример, в котором они правы, и не правы. Ведь, как известно, с лежащими не борются, лежащих не бьют. Неужели им было трудно осознать, что в те моменты, когда был в Клинике, мне было гораздо хуже, чем им, ведь я был очень болен.

Я теперь понимаю, почему так ослабел. Ведь дома я питаюсь преимущественно пищей растительной, а здесь - только котлеты и картошка. Ну и, конечно, каши, этот извечный, непреходящий атрибут российской бедности и жизни. То есть не получал я ни единого витамина, ни даже шкурки от яблока, да и негде было купить.

Что-то такого гриппа, или подобной инфекции, как у меня, ни у кого не видел. Такого жесточайшего истощения сил, как в этот раз, у меня никогда не было. Декабрьский грипп мне вымотал не только силы, но и нервы, апрельский грипп - просто добил. Пока борюсь я, как могу, но это - борьба за жизнь. Всё ожидания и ожидания. Конечно же, выздоровления, то есть элементарного желания стать на ноги, которое пока мне очень плохо удаётся. Борьба - это единственная надежда на спасение. Ведь нет у меня почти физических сил, а потому всё время тянет в постель.

Какой смысл у ММА сплавлять сюда людей, ну просто старых. Разве нет молодых, нуждающихся в реабилитации. Здесь только старики, и это очень странно. Зачем таким реабилитация, и чем она поможет. Не богадельня же это, в конце концов, а лечебное учреждение, хотя и загородного типа.

Да, очень странно уехать из Москвы, что б заболеть мне ещё хуже, и быть близкому к безумию, такие приступы тоски я испытал там. У меня - режим одиночной камеры, да и без выхода на свежий воздух из-за душащего меня вируса. Как же поправиться в условиях ещё вдобавок весеннего авитаминоза? Жрать-то дают, но, повторяюсь, ни одной витаминки в этой еде. Нет фруктов, буквально никаких. И таким образом, не загородная реабилитация, а загородная тюрьма.

Неужели Наташа не догадывается, что со мной что-то неладное. Но о больнице я ей не сообщал, хотя о нестабильности моего самочувствия она ведь знала. На деле она оказалась тоже чужой, и даже статус приятельницы не заработала. Зато это - мастерица загонять других, таких как я, в тупик. И не единожды я это пережил. Догадки в отношении её, я думаю верны. Всё это - непонятно.

Один штрих сильно перечёркивает Наташу в моих глазах. Сознательное нежелание поднимать трубку, когда звонил. Она же знала, что я об этом знаю, и продолжала так себя вести. Я полагаю, а это уже в прошлом, что вот такой поступок будет касаться не только меня, что, в общем-то свидетельство, конечно, бескультурья, элементарного причём, если не проявление сверх простоты на грани низости вообще. Какое ж это неуважение даже к себе, не говоря уж о других.

Словом, пережив и перечувствовав, можно оценить. Простые истины становятся по-настоящему простыми, лишь после сложного прочтения их.

Вообще на периферии люди сплошь богомольнее, чем в городе, а потому они и чище, порядочнее, искреннее. В городе - ханжи и лицемеры.

Наташа, к сожалению, не поняла, не оценила стольких хороших слов в адрес её. Больше, чем от меня, она их не получит и никогда, и ни от кого, даже если будет кем-то любима.

Не обожжёшься, не почувствуешь. Не испытав и не пережив сам, и не поверишь.

Насколько месяц март был изменчив в этом году, и быстро шёл к теплу, настолько апрель оказался устойчиво - холодным, сырым и неуютным.

Москва - это не люди, а какая-то массовая порча вместо людей.

Если мне удастся восстановить силы, то это - возможность для рывка, конечно уже последнего, учитывая мои годы. Ибо с 16 июня 2007, и по апрель 2008, я ничего уже физически не мог (даже зарядки по утрам). А ведь так хочется вернуться к прежней деятельности, то есть к жизни, неутомимой. Последнее, конечно, исключено. Но понял для себя, что если ты проснулся, и есть непременное желание деятельности, и деятельности творческой, то, значит, ещё жив, и можно почитать себя счастливым. Вот я заметил, что если в рационе пищевом у меня нет чеснока и лука, то моментально слабну, так как обязательно ко мне привьётся какая-либо вирусная инфекция, ибо иммунная система у меня уж никакая. Это относится и к фруктам, так как весною авитаминоз у меня совершеннейший.

Я полагаю, если к тебе относятся неуважительно, не имея на то веских причин, то это будет не единственный случай неуважительного отношения к кому-либо другому. Это уже - натура, характер, и т.д. Но, прежде всего, это неуважение к самому или самой себе, и оно есть свидетельство дурного воспитания.

Нельзя поверить вновь, если уже не веришь. Но надо понимать, характер другого человека не изменить, и если есть изъяны, они надолго. Отключать мобильный телефон при твоём звонке, или не отвечать на письма, это - недружественные шаги, которые говорят о многом. Гораздо лучше и легче объясниться, чем постоянно обижать. Неужели всего этого Наташа не понимает. Вот этими поступками она раскрылась.

Никогда я так не гнал и не торопил жизнь, как в этой загородной клинике. И никогда так не считал дни, боясь уж не вернуться к жизни, иль вовсе потерять её. Спастись на этот раз было, конечно, чудом из чудес.

В народе считают власть в России властью инородцев (Путин, Медведев). Так почему же он, этот народ, идёт голосовать за них? Династию Романовых, бывших действительно инородцами, целые поколения этого народа такими не считали. Абсурд какой-то, так свойственный российскому ареалу.

Но всё же жизнь потихонечку возвращается, после такого повторного потрясения, как вирусная инфекция. Наверно ещё рано было думать, но мне тогда казалось, что жизни моей - "каюк". И вовсе неважно, где, когда, и в каком месте, тебя накроет земля. Вон Моцарт, мировой гений всех времён, и захоронен в общей могиле неизвестно где. Заставить ценить жизнь могут только страдания и потрясения, ибо, когда человек здоров, он этого не понимает, и, думаю, понять не сможет. "Что имеем, не храним, потерявши, плачем" - гласит народная пословица.

Диетическое яйцо на завтрак, да ячневая каша - тошнит от этого образца пресности. Я в полном смысле слова узник этого реабилитационного распределителя. Терплю я дни, часы, минуты, и жду, когда б скорее вырваться из этой западни. Большей тоски, чем здесь, я в своей жизни не испытывал. К тому же такой разбитости и слабости, словом,

физического кризиса, как в апреле 2008, у меня не было никогда. Удастся ли мне стать на ноги, ещё раз вопрошаю я? Ведь после операции на сердце, я полтора месяца не двигался, а после 5-го инфаркта тоже почти не ходил.

Времена людей моего поколения ушли. Жизнь стала до крайности бедной и неинтересной. Приходится искать опору лишь в себе. Да, каждому времени своё, теперь другие песни. Но песни ли они - большой вопрос. И время не бывает равнозначно. Сдаётся мне, что нынешним - не повезло. Хорошее не длится вечно, не перетекает автоматически. И это тоже диалектика. Так что жалеть нужно не прежних, а нынешних. Их цели крайне ограничены, духовно несчастливы, потребности у них в другом. Но разве тем, кто уходил в 1941, было легче? Не всем везёт на время жизни.

Оказывается, меня определяли в Клинике на Россолимо в отделение боли, под номером М-51. Но места там не оказалось, и меня забрили в инсультное отделение, душное и смрадное, со спёртым воздухом, и в 8-ми местную палату. Знай я об этом (вот невезуха), ушёл бы из этого кошмара уже через несколько дней. Ведь в данном отделении от боли не лечили, да и не знали, как лечить. И так я время зря терял. Ведь надо же такое. Узнал об этом только через месяц, перед отъездом на чёртову реабилитацию. Во всём нужно немножечко везения, которого так постоянно не хватает. Короче - немного счастья. А его, в целом, так мало, если не совсем. И каждый день почти даётся так кроваво, порою до безумия.

19.04. Паническое состояние из-за боязни, что мне не выбраться отсюда. Конечно, это всё мерещится. Но главное - стоять мне на ногах без головокружения. Ещё в начале февраля не знал вообще, что это такое. И как прогрессировало головокружение за это время. Но вот такой у меня теперь вестибулярный аппарат. И всё же вот ещё и один день позади. Уже на ногах стою покрепче, но воздуха я свежего боюсь. Ведь очень сыро, мокро, холодно, а я - после такой жестокой вирусной инфекции, длившейся три недели. До следующей среды, когда, надеюсь, я уехать, нужно прожить ещё три дня. Только бы мужество меня не оставляло.

В мужском отделении Клиники нервных болезней был инвалид войны, 84-х лет, получающий пенсию в размере 20.000 руб. И он очень гордился этим, ибо считал себя богатым. А меня - бедным, несмотря на все мои способности, да просто нищим. Наверно это справедливо, но он отмахивался от возражений, из каких и чьих рук, конечно нечестивых, он получает эту пенсию. Он делал вывод, когда рассказывал ему я о своей влюблённости в пожилые годы, что мне, как видно, было чего-то не додадено в молодые годы. Но вот чудак, я же - художник. Но он совсем был недалёк от истины. Ведь мне действительно много чего в жизни было не додадено вообще, не только в этом. Но жизнь мне не вернуть, как не вернётся время, прожитые годы. Ну а его "богатство" демонстрировало лишь любовь к материальным благам, благополучию, что в его годы есть единственное, что ему нужно, и на что может он претендовать. А потому то, вероятно, такие мысли у него, и размышления совсем, и далеко неглупого человека.

Другой доброжелатель, но только из загородной клиники, так объяснил мне жизнь. Вот де не будет у меня женщины, которая присмотрит, то упаду и пролежу три дня. Когда же обнаружат труп, то выбросят его в канаву. А если - с ней, то даже из морга заберёт и похоронит. А потому, что будет у неё заинтересованность. (Понятно в чём, в квартире).

Но где найти такую женщину? И это раз. И для чего вообще тогда жить? И это два. Чтобы тебя достойно похоронили? Да, перспектива замечательная. Да стоит ли она жизни, такая перспектива, вообще. Хотя жизнь не спрашивает, казнить человека или не казнить.

Всё глубже это общество вязнет в самой ненадёжной и плохой форме общения между собой - денежной. Это погибель, это - источник недружелюбия и недоверия, источник эгоизма и индивидуализма, источник анти человечности во всём. Это и есть полное отрицание Бога во всём. Тогда человек друг другу - не товарищ и брат, а враг. И что, так лучше? Дружбу деньгами не выстроишь, впрочем, как и любовь. Но это общество не только вязнет, но и всё больше повязает во всём дурном. Такая уж у него природа. Генетика, и ничего тут не поделаешь. А деньги, это тот самый червь, который и погубит, и сожрёт, в конце концов, всю эту общность (одной шестой части суши). Деньги - только лишь средство для жизни, но не её норма, каковой она всё больше становится в извечно отсталой стране, России. И как к больному организму, к ней лепится плохое и дурное, не жизненное совсем.

20 апреля, 2-я половина дня. В окне моей палаты постоянно унылый пейзаж. Высокие, кривоствольные берёзы, пасмурный холодный день, мелко моросящий дождь. От этого тягостного, тягучего безмолвия, становится просто жутковато. И так - каждый день моего невольного затворничества. Всё это старьё вокруг может спать и днём и ночь, и ничем не терзаться. Им больше ничего не надо, как только жрать и спать. Они это действительно умеют, и ничегонеделание устраивает их. Но на меня это наводит ужас. Я же - в засаде, в мышеловке, в клетке. Действительно можно погибнуть от этой тоски. Ходить я полноценно ещё не могу, и мне остаётся только лежать, лежать, иль в лучшем случае дремать. Будь он сто раз неладен, этот апрель, ведь что он со мной сделал. Уничтожает остатки жизни, этот мокрый, холодный, серый апрель. Погода - "ни рыба и ни мясо", не осень и не весна. Странно застойная погода. Но как дожить мне до среды, да и чтоб не было сомнения, что будет транспорт. Порой мне кажется, что ожидание будет длиться вечно. Как мог попасться на такую удочку, упасть в застой. И кажется, что нет ему конца. В больнице было всё же веселее. Но это было в городе, не на погосте…

Клятый апрель 2008. Это же просто смерть. Коль жив, так хочется мне действовать, хоть в меру своих сил. Давно уже я отстаю от жизни, если не совсем. Тоска может убить всё, и человеческую жизнь. Это - мой самый злейший враг. Ни одна болезнь так не разрушит, не подточит силы и разум, как этот, всегда преследовавший меня бич. Но с большей или меньшей интенсивностью, тоска преследовала меня всю жизнь. Но в этом загородном колумбарии она смертельно обострилась. Я обращаюсь к Господу, чтоб он ускорил мой отъезд. Ведь злее, чем тоска, для меня ничего на свете нет.

21.04. Сегодня у меня и ноги покрепче, и голове светлее. Я полагаю, жизнь возвращается ко мне. Но это - утро, и я ревниво отношусь к тому, есть ли желание работать. Ведь в этом - цель и смысл моей жизни. Другой ведь жизни не дано мне.

Пытался выйти на воздух, но - холодно и дождливо. Как я просчитался, когда поехал к себе домой (7.04) сменить демисезонное пальто на плащ. Я не учёл, что в пригороде гораздо холоднее, чем в городе. И драматически сложилась эта поездка: я потерял сознание. У меня украли деньги и сетку с яблоками, потерял я кепку и оказался разорванным рукав плаща, и, в конце концов, взял не те вещи, которые

необходимы. Кесаев на меня "обиделся", и связь с Наташей прервалась. Там, в загородной клинике, я тосковал до слёз. Сейчас я - в заточении. Надеюсь в среду выбраться отсюда. Не помню, честно говоря, такой плаксивой и холодной, хмурой погоды, которая выдалась в апреле 2008. И, несмотря на договорённость, что буду выписан уже через полтора дня, тоска и неуверенность меня не покидают. Как не хотел лежать я в Клинике, в стационаре. И нужно было мне попасться и сюда ещё. Уж целый год борюсь, чтобы бы вернуться к жизни, к моему первоначальному существованию, но до сих пор едва я на ногах держусь. Когда же кончатся эти терзания, никак не могу выбраться из бед. Считаю уж минуты и секунды, среди всей этой мертвечины и пустоты. Ужасное обеденное меню, всё сплошь картошка и котлеты, и непременно каши, по три в день.

Замаячили контуры выписки и моего убытия из этого чёртового ада духа пустоты и глухоты. Сегодня жду прибытия автолайна из ММА, чтоб им же и уехать из этого места. Совсем скоро я обрету действительно свободу, счастливо выбравшись из заточения. Я пережил здесь две недели, с большим трудом, и уезжаю на неделю раньше.

Так что в действительности произошло со мной на станции метро "Боровицкая" 7 апреля 2008 года? За день до моего отъезда в злополучную загородную реабилитацию, будь она неладна во всём. На этот вопрос отвечает напугавший меня первоначально, по получении служебного письма, следующий документ. Всю эту глупость процитирую.

МВД России г.Москва, ул.Клязьминская

ГУВД по г. Москве д.17, кв.41.

Управление внутренних дел Лоринову В.М.

на Московском метрополитене

8 отдел милиции.

Ул. Азовская, 5. Москва 117149

Тел. (495) 310-45-50, 310-14-54

Факс (495) 310-45-50

16.04.08

номер 19 дробь 8 - 1880.

Уважаемый Вячеслав Миронович!

Направляю Вам копию постановления об отказе в возбуждении уголовного дела по факту доставления Вас в ГКБ 67 г. Москвы 7.04.2008 года со станции "Боровицкая2 Московского метрополитена.

Данное решение принято на основании п.1, части первой ст. 24, 144, 148 УПК РФ. Данное решение Вы можете обжаловать в Прокуратуре или суде в порядке, установленном ст. 124, 125 УПК РФ.

Начальник (подпись) Михайлов В. И.

УТВЕРЖДАЮ

Начальник 8 о)м УВД на

Московском метрополитене

Полковник милиции

В. И. Михайлов

(подпись)

16.04.2008.

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

Об отказе в возбуждении уголовного дела

Г. Москва 16 апреля 2008 года.

Следователь (дознаватель) Ст. инспектор службы 8 отдела милиции УВД на Московском метрополитене ГУВД по г. Москве ст. лейтенант милиции Дзаболов С.В., рассмотрев материал проверки, поступившего в дежурную часть 8 отдела милиции УВД на московском метрополитене по сообщению 07.04.2008 года в 19 час. 47 мин. По КЭВ на станции метро "Боровицкая" о том, что на платформе плохо пассажиру.

УСТАНОВИЛ:

07.04.2008 года в дежурную часть 8 отдела милиции УВД на Московском метрополитене поступил рапорт помощника оперативного дежурного дежурной части ООР штаба УВД на Московском метрополитене Дюкова М.А. о том, что 07.04.2008 года в 19 час. 47 мин. по КЭВ станции метро "Боровицкая" поступило сообщение от гражданки о том, что на платформе плохо пассажиру. Материал был зарегистрирован в КУСП за номером 1090 от 07.04.2008 года. В ходе проверки информация подтвердилась. Гр-н Лоринов В. М. НСП номер 661172 направлен в 20 час. 50 мин. в ГКБ номер 67 с диагнозом: гипогликсмическая кома.

В своём рапорте милиционер Корнеев А.С. указывает, что 07.04.2008 г. на станцию метро "Боровицкая" в 19 час. 45 мин. был вызван НСП номер 661172 гр-ну Лоринову Виталию Мироновичу, уроженцу г. Москва, проживающему: г. Москва, ул. Клязьминская 17-41. В 20 час.25 мин. гр-на Лоринова В.М. с диагнозом: гипоглисмическая кома, направлен в ГКБ номер 67 г. Москвы.

В своём объяснении постовой милиционер Лопарев В.Ю пояснил, что 07. 04. 2008 года, с 08 09 минут до 20 час. 00 мин. нёс службу на станции Боровицкая Московского метрополитена. Примерно в 19.30 к нему поступило сообщение о том, что на платформе лежит человек, обойдя платформу с дежурной по станции, они обнаружили лежащего мужчину, после чего, примерно в 19 час. 45 мин. был вызван НСП номер 661172, прибыл в 20 час. 25 мин., гр-н Лоринов В.М. 03.03.1938 г. р. был направлен в 67-ю ГКБ с диагнозом: гипоглисмическая кома.

В своём объяснении ДСП Дроздова Н.Д. пояснила, что дежурила в качестве ДСП на станции "Боровицкая" Московского метрополитена 07.04.2008 года с 08 часов 00 мин. до 20 час. 00 мин. В 19 час. 50 мин. поступило сообщение от ДУЭ, что на платформе по 1-му пути лежит мужчина. Она об этом сообщила постовым, и пошла смотреть какому мужчине плохо. На платформе возле лестницы лежал мужчина без сознания, возле него стоял мужчина, который являлся его знакомым. Он сказал Дроздовой Н.Д., что это уже не первый сердечный приступ за этот день. В 19 час. 55 мин. была вызвана скорая помощь, прибыла она в 20 час. 25 мин. Когда Дроздова Н.Д. вызвала скорую помощь и подошла к мужчине, это было в 19 час. 58 мин., постовые уже были там.

Из справки, полученной из 67 ГКБ г. Москвы следует, что Лоринов Вячеслав Миронович находился в больнице, в приёмном отделении с 7.04.2008 по 7.04.2008. Диагноз6 остеохондроз шейно - грудного отдела позвоночника, состояние после обморока.

В ходе проведения проверки, с целью опроса гр-на Лоринова В.М. был осуществлён звонок по номеру телефона 486-80-09, на неоднократные звонки никто не отвечал.

В ходе проведения проверки, с целью опроса гр-на Лоринова В.М., был осуществлён выезд по адресу: г. Москва, ул. Клязьминская, д.17 - 41, где двери квартиры никто не открыл.

Других очевидцев происшествия выявить не представилось возможным, хотя к этому принимались все необходимые меры.

ГНР 8 отделения милиции УВД на Московском метрополитене ГУВД по г. Москве по данному факту на станцию "Боровицкая" Московского метрополитена не выезжала.

Рассмотрев в совокупности все обстоятельства происшедшего, дознание приходит к выводу, что в происшедшем отсутствует событие какого-либо преступления, так как не представляется возможным установить и опросить гражданина Лоринова В.М , и установить факт совершения в отношении против него каких-либо противоправных действий.

На основании вышеизложенного, руководствуясь п.1, части первой ст.24, с. 144, 148 УПК РФ -

ПОСТАНОВИЛ:

1.Отказать в возбуждении уголовного дела по факту доставления гр-на Лоринова В.М. в ГКБ номер 67 г. Москвы со станции метро "Боровицкая", так как в происшедшем отсутствует событие какого-либо преступления, по п.1, части первой ст.24, 144, 145, 148 УПК РФ.

2.Копии настоящего постановления направить прокурору Московского метрополитена советнику юстиции Савенкову С.Н.

3.Копии настоящего постановления направить гр-ну Лоринову В.м., разъяснив его право обжаловать данное постановление прокурору или в суд, в порядке установленном ст. 124, 125 УПК РФ.

Следователь (дознаватель) Дзаболов (подпись)

Копии постановления направлены прокурору Московского метрополитена советнику юстиции Савенкову С.Н. и гр-ну Лоринову В.М.

Следователь (дознаватель) Дзаболов (подпись).

Очнулся я, то есть пришёл в сознание, дрожа от холода, в салоне "скорой", вздрагивавшей и дребезжавшей на ухабах.

"-Где я?" - спросил я, удивлённо.

"-Осталось ещё немного, и мы доедем" - ответил усталый голос водителя машины скорой помощи.

Меня положили на качалку в коридоре, и я услышал спор докторов в приёмном отделении.

Женщина врач утверждала, что нужно взять анализ мочи на сахар, так потеря моего сознания, по её мнению, была связана с уровнем сахара в организме. В мягкой форме её противоречил, вернее, доказывал мужской голос доктора, считавший, что это не имеет, к моему случаю, никакого отношения. Он был, безусловно, прав. Она же ошибалась. Так что диагноз, указанный в постановлении, которое прислали из 8 отдела милиции, не верен, то есть не соответствует действительности.

* * *

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения