Виталий ЛориновКомпозитор и писатель автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения Диалоги с самим собой. Часть 7. Слов более бранных Эшки не найдёт, Чем эти слова: «человеческий род». (Мирзаде Эшки). Есть одна только врождённая для всех ошибка – это убеждение, будто мы рождены для счастья. (Шопенгауэр) Работать без напряжения, и только при наличности удовольствия, не задавая себе никаких задач. (Предписание доктора Спира). «…хотя Вы, конечно, знаете, что чем оригинальнее и крупнее человек, - тем более он одинок. Это – роковое». (М. Горький, из письма к Ст. Цвейгу). «Когда нет справедливой оценки добродетели и порока, тогда люди становятся хуже». (Аристотель). Это, как нельзя, более подходит к нынешнему времени. Только деятельность, неутомимая деятельность может спасти от тоски и скуки, но церковь в этом смысле никакого простора не даёт. Там лишь школярство, и более ничего. Как обрести себя сейчас, в этом мире, когда я теперь – никто (я никому не нужен). Сидеть без дела – самый ужасный способ человеческого существования. Когда же нет надежд, то жизнь ничего не стоит, и ею не дорожишь. Из прошлого (как видно прочтя мои заметки): «11.12.2000 года. Виталя! Пожалуйста, не мучай себя, не терзай самоедством. Наталя». Ноябрь – самое проклятое для меня время года. Серо грязное однотонное небо, и неизбывность тоски. «Но боюсь до крика, до безумной боли, жизни без надежды, без огня и доли». («Одинокая звезда», Х. Н. Бялик) Читал «Рабочие тетради 60-х годов» Твардовского (в журнале «Знамя»), и узнавал себя в его заметках, свои записи событий, мыслей, переживаний. Поздняя дружба – связь с женщиной, это намёк на несостоявшуюся личную жизнь. Но она быстро прервалась. Вообще о перспективах в этом вопросе, при таком моём моральном и физическом состоянии, наверно уже не говорят. Мой организм и окружающая меня биосфера теперь всё время в конфликте. Я не могу отдохнуть ни душой и не телом. Сил и стремлений у меня больше нет. Судьба моих сочинений уже меня не тяготит. Они написаны, излиты душой, и постараюсь, чтобы они не пропали (сохранились). Ну а физически я уже не властен над собой, и выхода из кризиса не вижу. Один из главных пороков, которые я наблюдаю в человеке, а особенно в женщине, это – ложь. Ложь есть для меня несмываемая грязь. Читаешь «Рабочие тетради» Твардовского, и так уже не интересно, старо и отдалённо. Время стремительно перевернуло всё вверх дном. Твардовский и его «Теркин», к сожалению, канули в вечность, притом, наверное, навсегда. Они – лишь свидетели прошедшего времени. Погибели предшествует гордость, и падению – надменность (Библия). Не было ни одного царя, и ни одной царицы (императрицы) в этой стране, которые бы не издевались и не уничтожали свой собственный народ, а он, в своём бесконечном и неистребимом рабстве, всё равно бы не пел «осанну» каждой очередной коронованной сволочи. Как с возрастом меняются приоритеты. У меня нет уже никакого честолюбия, желания похвал или поздравлений. Лишь только смысла я ищу во всём. Как видно быстро постарел, и оттого тоскую и грущу. Потеря порою интереса к своему труду уж очень очевидна для меня. Я полагаю, что это – навсегда, ведь всё в природе конечно. И, между прочим, люди интеллекта, или духа, дольше живут, если жизненные условия позволяют. Их поддерживает интерес к жизни, а не скука, которая подтачивает и снедает организм. Отказался от пребывания в кардиореанимации больницы №50, мотивируя депрессией. По требованию врача я дал расписку, в которой написал, что добровольно отказываюсь от лечения, и что у меня никаких претензий к медперсоналу нет. Она ещё и требовала написать, что в случае смертельного исхода больница также ответственности не несёт. Каков цинизм и какое хамство, говорить такое человеку в глаза. Как будто уйдя из жизни, могу я что-то требовать. Нет, эта особь - не врач, а просто недочеловек. Во второй половине дня занятия литературой, музыкой уже меня не удовлетворяют. Из-за естественной усталости падает интерес, и возникает депрессивность. А весь процесс моих занятий – без перерыва. А чем же тогда мне заниматься? Церковью? Я там не успокаиваюсь. И, таким образом, я оказываюсь вновь в кризисе. И обострилась ишемия, я удираю из больниц, куда я попадаю из-за вызова «скорой». При этом меня пугают кто как может. Разве испуг может идти на пользу? А так называемые врачи лишь только думают о себе, о своей шкуре, боясь мифической ответственности за больного, и вместо разговора – лишь окрик.
Я часто думаю о прожитом. Ведь жил я жертвенно, во всём, но семечками оказались плоды. Неужто и другие жизни так? Но ведь у них есть всё, а у меня же – ничего. Не смог понять, поладить, всю жизнь пытался быть умнее и совершеннее, а результат - обратный. Уже неделя прошла, как на моей электрокардиограмме появилась отрицательная динамика. И отрицательная ишемия очень повлияла на состояние моего духа. Ушёл из 52 больницы, хотя напуган был, что у меня инфаркт. Я слишком бит инфарктами, чтобы этого не бояться. Однако ушёл из кардиореанимации 81 больницы и 50. Я больше не могу лежать, я так устал смертельно от пребывания в больницах в разное время. Там у меня депрессия. Психолог Елена Пивоварова считает, что это – из-за того, что слишком много приказов отдаю я своему сердцу, а потому оно так нервно и болезненно реагирует на всё. «Всякая болезнь к сердцу». Мне надо просто успокоиться, и перестать бояться. Несправедливость дико властвует на каждом шагу, и я просто устал от этого жить. Как спланировать, как сберечь силы, ведь жизнь неумолимо быстротечна. Прогулки для меня всегда были пустым времяпрепровождением, хотя прекрасно понимаю, как нужен воздух. «Предай господу путь твой и уповай на Него, и Он совершит» (Псалом, 36:5). Но я не могу себя заставить молиться. Я вспомнил, как несколько лет назад, при поступлении в 13 ПБ, в приёмном покое я наблюдал такую сцену. Врач принимал протрезвевшего пропойцу (его привезли на «скорой»), который рассказал, что происходило с ним ночью. То есть когда проснулся он и посмотрел в окно, там оказались черти, которые глядели на него. Он отошёл. Потом, по его словам, ситуация повторилась, то есть в окно глядели опять черти. При этом врач слушал его при полном спокойствии, иногда переспрашивая насчёт чертей, записывая в историю болезней его, «трезвенника», показания. При этом присутствовали люди. И показалось удивительным, что никто ничего не комментировал, и не смеялся… И некто предложил тост за Наталью: « - Давайте выпьем за ваши коленки». Конечно, так могло сказать только дерьмо, из клана таких деятелей всех наук и разума, как доктора и кандидаты, которых в советское время было хоть пруд пруди, то есть больше, чем домовых мышей, хотя КПД их был невероятно сомнителен. С возрастом тем более понимаешь, что нельзя бессмысленно жить, то есть как растение. И каждый новый день, когда ты ещё жив – подарок. Какая жуткая злоба разлита теперь в России. Такого при советской власти не было… В который раз я чувствую, мне не избежать провала лета. Ведь дачи нет, путёвок прежних тоже, и при такой отравленной экологии приходится «валяться» в городе… Я убедился, что литература (книги) и жизнь очень далеки друг от друга. Люди таковы, каковы они есть, и изменять свои привычки не хотят. Болтливость женщин просто невыносима. По-видимому для многих болтовня заменяет дело, необходимость действия, решения. Как мог писать я столько времени (и с таким рвением) замужней женщине (Валечке К.), с которой даже флирта у меня не было. Только сердце моё было источником такой энергии. Элементарно порядочному человеку здесь, в России, жить нельзя. Сердце не выдержит, в конечном счёте. А сил Куда-то выбраться у меня нет, тем более, что я – один. Это просто несчастье… Мне жаль, что время гасит чувства. Но это – неизбежно, так устроена жизнь, скорее не устроена. Каша остаётся непременным атрибутом больничного меню, впрочем, как и арестантского. Она всегда была мне поперёк горла, любая. Ведь это силос, а не еда. Как мне нужны впечатления, они ведь преодолевают одиночество. Я повторяю, тщеславие давно из меня вышло, ведь главное то – творческий процесс. Он действительно держит на плаву. Когда идёт работа, то и настроение приподнятое. Да, лето – прекрасная пора, но радости давно мне не приносит. Ведь все – на дачах, лишь один я свободен лишнею свободой.
Как надоело мне всё время лечиться, и против стационара у меня уже смертельный иммунитет (то есть отвращение к нему), не говоря о «скорых», которых просто ненавижу. Для них ведь главное не помощь оказать, а сплавить человека поскорей в больницу, только бы уйти от ответственности. Как вырваться из тисков этой действительности, и вернуть себе истинный смысл существования. Вот продолжаю писать свои заметки, чтобы не допустить вакуума в своей душе. Пытаюсь ими оправдать себя, чтобы создать иллюзию своей полезности. А жизни не для духа для меня не может быть. Все инициативы этого времени дутые, не надо изобретать велосипед, не надо было ломать 15 лет тому назад отлаженную жизнь. Насколько несравнимо она была прочнее, давно уж показало время. Власть над собой, это – единственное, что возможно, и что необходимо. Ненастье этих дней в природе (какой то нестерпимый зной) совпало с жесточайшим и длительным по времени стрессом для меня, которого предвидеть я не мог, и, как всегда, совсем не сознавая его печальные последствия (отрицательная ишемия, и прочее). Когда-то мне хотелось назвать свои записи «Драмой одного бытия», но, сколько таких драм на белом свете? Пока же это самое близкое определение содержания моей жизни. Итоги мизерные, незаметные. Но таков, как видно, мой жизненный путь, предначертанный свыше. Я полагал, что буду значить больше, то есть успею больше. А так, пока глаза открыты, остаётся лишь сознавать, скорее принимать, но уже не отражать. Опять ожидание, и полная неизвестность, и боязнь будущего. И всё это есть нынешняя жизнь, или вообще не жизнь, а жалкий удел, которому лишь физический конец есть избавление. Россия, это – зловещий ареал, сокращающий до срока человеческое существование, у которой неправедность жизни – норма. В Москве неповторимая по пакости погода, с невероятно резкими перепадами температур. Я органически не выношу один гулять, так как боюсь остаться наедине с собой. Заметил, что пустое времяпрепровождение для меня, вернее бесцельное, есть прямой выход на депрессию. Глядя на некоторых одиноких женщин, делаю однозначный вывод, что оттого у них семейная жизнь не удалась, что они любили лишь самих себя. И невостребованность теперь моя часто рождает мысли, что неужели всё, чем занимался, и чему отдавал все свои силы и любовь, всё оказалось пустотой, я бы сказал химерой. Страшно думать об этом. Быть может это частый удел творца… Я слишком нищ, особенно на людей. Уже неделю, как погода сдала свои позиции, и солнца совсем нет.
Ни возраст, ни самочувствие, уже не дадут мне ни малейшего шанса на изменение судьбы. Я думаю, что моя жизнь мало чего стоит в результате таких перипетий. И как смириться с этим? Всё продолжаю размышлять над собственной судьбой, но выхода то уже нет. Я остаюсь на на весь оставшийся мне «век» один, ибо старость никого привлечь не может. А солнце красит день… «Никогда не родиться и быть никем – самое большое счастье» (греческий мудрец). Всё нынешнее, плохое – от язв минувшего. Удушье – от духоты, от недостатка кислорода в воздухе. Как много мною написано, и как мало реализовано. Но главным смыслом жизни для меня всё-таки был труд. Да, жизненная борьба кого угодно может заморить. День очень скуп на настроение. И бился лбом всю жизнь, травмируя и истребляя собственную душу. Но дело в том, что отношусь я ко всему очень серьёзно, а жизнь такого максимализма не признаёт. И потому чрезмерные усилия всегда чреваты неуспехом. Я быстро качусь к финишу. И что же, ничего не делать? Я точно знаю, что в этом – мало счастья. А время очень сложное. Когда оно уйдёт в небытие, да и уйдёт ли, вопрос лишь к небу. Чёрт побери, но до сих пор влюбляюсь, то есть страдаю в прямом и переносном смысле от своей «близорукости», то есть в желании обманываться. И ничего не может меня научить. Я, к сожалению, в таком возрасте, когда я загнан в жизнь не для жизни. Такое впечатление, что живу вот по подписке о невыезде. Мне даже некому позвонить. Гоню тоску «письмом». Если б не моя ущербная нервная система, то и сердечку было намного проще. Не будь её такой, считает Цецилия Абрамовна, не был бы я ни композитором, и не писателем… Трудно в этом мире быть самим собой. Теперь капитализм, родной брат фашизма. Застыть – единственное лекарство, которое предложено мне здесь.
Пора осознавать, что одиночество – «дарованная» мне судьба, а от судьбы то не уйдёшь. К тому же бедняк всегда отстаёт от жизни. Это непременно. Всё время чего то ждёшь, но ожидание есть воровство времени, а время – течение отпущенной нам жизни. История, словно по Марксу, повторяется со мной уже комически. Кому мне быть полезным, когда некуда деваться, и не с кем говорить. Если не жить любовью к ближнему, то совсем худо. Но вот ближнего то у меня и нет… Настали времена, когда нет равновесия в душе, а только одно смятение, а потому нет счастья в бытии. Мой прежний образ жизни, активный, уже на три четверти секвестирован. К тому же организм, а, главное, мотор, уже не тянут. Один день так, другой по самочувствию уже иначе. Круговая нестабильность. Начинаю терять власть над своим сердцем. По-видимому, возраст окончательно подавляет меня. Я так боялся всегда бесполезного существования, и записи мои теперь «не лечат» душу. И так не хочется слагать оружие, но чувствую, душе моей уже невмоготу бороться с унынием и тоской. Время течёт неумолимо. Разбитость тела, как и вообще физического состояния – не признак долговечности. Устал доказывать я самому себе, что в состоянии ещё вернуться в строй. Мне рассказали анекдот, как встретились два композитора. Один из них был ужасно одет. Министерство культуры не платит денег за сочинения. Три оперы нигде не ставятся… Другой же, вальяжный, в великолепном костюме, ездит на «мерседесе», имеет виллу на Гаваях. Он говорит: –«А у меня всё в порядке. Я работаю в малых формах». «-В каких?» – поинтересовался обедневший. -«У… данон» (мотив к рекламному ролику). Не понимают, да и никто и не поймёт, что как бы плохо себя не чувствовал, но просто сидеть и ничего не делать, будет ещё хуже. Ведь люди редко бывают самими собой. И первое впечатление от них всегда обманчиво, впрочем, как и второе… Плохое освещение есть отражение нашей нынешней российской жизни. Везде – сумрак. Патологическая утренняя темень уже наступившей осени. И ничего тут не поделаешь, ведь сильные эмоции, даже при их успешном исходе, всё равно приводят к усталости и апатии. Я как-то не умею уже быть довольным, и радоваться жизни. Хотя и идеалист, но как-то потерял эту способность. К тому же стал неисправимым трусом. А как же им не быть, если я – нездоровый человек, так нуждающийся уже в заботе. Но, честно говоря, скорее в добром душевном слове, которого мне так не достаёт. Но, к сожалению, мой внешний вид, не разрешает относиться ко мне всерьёз. Это и обидно. У меня вид старого, и не вызывающего уже доверия к его возможностям, человека. Но ведь душа моя совсем не опустошена, энергия ещё есть, хотя возможности, конечно, значительно скромнее. Наверно я писал уже об этом, но постоянно ищу «синицу в небе». Приходишь к выводу, что только сама жизнь есть оправдание жизни, то есть морально-нравственный комфорт души, без суеты, тревог, и всяких там целеустремлённостей, то есть необходимость действительного ощущения покоя. Проза жизни просто страшна, когда пронзает мысль, что всё - бессмысленно, всё «суета сует». Нужно быть до предела мужественным и самостоятельным, так как надеяться, кроме, как на себя, мне не на кого. Какая странная у меня судьба: или зарыться в работу, или не существовать. Я жить пассивно просто не могу. Я думаю, моё нытьё похлеще, чем у Ионеско (в его «Дневниках»). Из-за духоты в июле всё тело сводило меня с ума, и по утрам, и по ночам. С началом осени усталость и апатия торжествуют во мне вновь. Всё давно девольвировалось, и нет уже желания каких то впечатлений, то есть чего-то видеть новое, или услышать. Пытался и пытаюсь стать верующим, чтобы спастись. Но мне это даётся трудно, и, полагаю, не удастся. Оно не удовлетворяет. Когда-то жаловался я покойному Зингеру, что никому ведь ничего не нужно. А он мне возразил, что разве Бетховен нужен тем, кто его не чувствует. Когда читаешь биографии великих людей, то очень часто упоминается об их нужде, и о разладе с действительностью. Так что моя судьба, хотя и не великая, отнюдь не исключение. И знаешь, что сочинение не прозвучит. Нет заинтересованных во мне людей, нет исполнителей. И есть лишь слабая альтернатива, то есть больше уже не писать. Но вряд ли такая философия может быть убедительной. Иногда поражаешься простым истинам. Звонил своему приятелю, рабочему человеку, Павлу Гладышеву, и жаловался на плохое настроение. Он возразил мне: «-Бросьте, Виталий Миронович, настроение не всегда должно быть хорошим». Из записей 1980 года. 13 апреля. Гулял в лесопарке, был пасмурный день. Деревья стояли, словно застывшие, и как бы в ожидании какого-то предстоящего движения (бурного наступления весны). Думал о том, что нет на свете моей мамы (а в мае следующего года уйдёт из жизни и мой папа). Придёт время и не будет и меня. И слабым утешением являлось то, что и окружающая меня природа, то есть всё живое, не будет вечным… 17 июня. Был на встрече с делегацией композиторов Армении. Я спросил моего коллегу, как фамилия одного из них. Он ответил, что не помнит, но точно знает, что заканчивается фамилия на «ян». Утром рано проснулся Бетховен, протёр Глазунова, расчесал Бородина, надел Шуберта. Затем съел Мясковского с Хренниковым, выпил Чайковского, и вдруг ему стало Пуччини и Паганини. Вышел он на Дворжака, сел на Глинку, и сделал Бах. Сорвал Лист, и вытер Шопеном.
Школа – «Осиное гнездо», Учительская – «Дворянское гнездо», Звонок на урок – «Что делать?», Звонок с урока – «Ты моё счастье», Списывание – «Свои люди – сочтёмся». Две контрольных в день – «Безумный день», Директор и завуч – «Братья – разбойники», Директор в школе – «Волк на псарне», Ученик – «Живой труп», Ученики на уроке – «Мёртвые души», Ученик без шпаргалки – «Всадник без головы», Класс – «Беспокойное хозяйство», Вызов к доске – «Дорога на эшафот», Ответ на уроке – «Репортаж с петлёй на шее», Стол – «Центр нападения», Классный журнал – «Остров сокровищ», Урок – «Миллион терзаний», Наговорил много – «Горе от ума», Классное сочинение – «Записки сумасшедшего», Уход с урока – «Побег с каторги», Учебный год – «Хождение по мукам». (1980). (Это – фольклор времён советской школы). Склоняюсь к тому, что нынешняя цивилизация на планете земля была не первой, совсем не первой, Я полагаю, что до нас, на земле, были другие цивилизации, не менее развитые, которые могли погибнуть вследствие каких-то мировых катаклизмов. Я рассказал Марине Петровне, зав. нотной библиотекой Союза московских композиторов, о невероятно жутких стрессах, которые я испытал за прошедший месяц. «-С такой головой, как у вас, вы не имеете права хандрить» - сказала мне она. А сломы настроения у меня кошмарные. Скупые женщины встречаются гораздо реже, чем мужчины. Быть может потому, что они мягче, радушнее, гостеприимнее. Я вспомнил, что в сквере курортного пансионата «Крепость» (в Кисловодске) стоит большой белый крест – памятник с надписью: «Казакам России павших в сражениях или погибших от геноцида. Вечная память» и т.д. Слово «геноцид» здесь вообще неприменимо. Этот термин возник в годы второй мировой войны в связи с уничтожением целого народа, в частности евреев. Казаки же вовсе не народ, с точки зрения национальности. Это – сословие. А что касается до Господа Бога, то вряд ли он их простит, этих извечных карателей простого народа. Они верноподданнически служили царю. Уходят из жизни люди, и это естественно. Но поражает то, с какой лёгкостью это происходит. Вот был человек, и вдруг уже нет его. И чем дальше, тем страннее всё это. Считаю самым большим достоинством человека его твёрдость и прямоту характера, с точки зрения бескомпромиссности. Пусть человек бывает трудный, не гибкий, даже упрямый, но, главное, чтобы в своей жизни он умел (в полном смысле этого слова) не предавать, не подводить другого. Для власти в России народ – ничто. Эгоизм не ведает великодушия. Одиночество поистине делает человека одиноким, ибо оно способствует совершенству его, если такая потребность у него имеется. И он далёк от склок и грязи бытовых отношений. Человеческие же отношения, на протяжении времени, не остаются неизменными, они затухают, или вовсе вырождаются. Когда слишком мало света, то это сводит к минимуму возможности для оптимизма. Дурное настроение. Работа идёт с трудом, без вчякого вдохновения. Да и откуда ему быть, когда делаешь всё для себя, а надобно жить для других. Отсюда тоска, и не желание работать, а не работать, означает смерть, то есть становится ещё хуже. Единственное моё прибежище, это квартира, и собственные душевные силы. Диалог в автобусе №206. Мужчина и женщина из низкой среды. «-Так вы еврейка?» «-Нет, я просто похожа на неё. А вы – еврей?» (евреи в этом районе не проживают). «-Ни в коем случае! Я не хочу быть Иудой». Он вышел из автобуса, и я успел ему вослед сказать: «-Зато твой земляк - Ельцин»… Как нелегка бывает жизнь именно с моральной точки зрения. Не удаётся жить отстранённой, созерцательной жизнью, а как было бы легко… Люди, в массе своей, скрывают свою истинную сущность. У меня же – душа нараспашку, особенно когда я нахожусь наедине с бумагой. Казалось, находишься среди людей (в больнице), а всё равно тоскливо, скучно. Бумага и карандаш всё же больше спасают. Ну а для сочинения музыки нужно быть совершенно спокойным, и нужны условия. Но уже целый месяц прошёл моего стихийного бытия (притом в отдельные дни – просто агония от бездействия). Затрепетавший от внезапно налетевшего ветра, зашумевший лес повествовал свою извечную, печальную песню. Чёрные зарубки на коре дерева – словно неведомые, или никем не разгаданные письмена. Дерево с корявыми сучьями подобно сказочному образу. «Да не будет же Иерусалим побеждён! Загадочность «еврейского вопроса» в том, что вместе с мировым пожаром, который евреи зажгли, родилось и мировое сердце. Без их вклада мир не то, что пресен – мир чёрств. Наша Святая Русь в лучшие свои моменты перекладывала старые, чудные, вдохновенно-дикие еврейские песни, и забывала, что сложила их не она». (Корней Чуковский). Муж, это мужчина, угнетаемый женщиной. Любовник – это муж на общественных началах. Муж – это любовник по хозяйственным вопросам Сосед просил соседку пришить ему пуговицу в ширинке, и пришёл к себе домой побитый. -«Почему?» Не успела соседка пришить пуговицу, как пришёл её муж. «Счастливый, счастливый, безмерно счастливый поэт, -Не надо мне, - молвит, - ни замка, ни райского сада. Достаточно мне лишь улыбки любимой и взгляда, За это в стихах всю планету дарю ей в ответ.
Наивный, наивный счастливец любовно поёт, Слагает он оды, улыбкой пленён и глазами, Но потчевать милую только стихами? (подумайте сами!) Ведь ей-то мерещится райского яблока мёд». (Нил Гилевич) «Евреи – самые кроткие люди на свете, противники насилия. И эта упорная кротость, которую они сохранили в условиях жесточайших гонений, этот дух справедливости и разума, который они противопоставили как единственную свою защиту враждебному, жестокому и несправедливому обществу, - это, быть может лучший их завет нам, и это истинный знак их величия». (Жан – Поль Сартр, Размышления о еврейском вовпросе, 1944 год). Я поражаюсь ну совершенно противоречащему взгляду на жизнь, конечно не диалектическому. А отрицать диалектику, то есть движение, противоречит законам природы. Ведь разве что-либо в природе проходит бесследно? Как можно предать забвению всю кровь прошлого, пролитую за лучшую жизнь, как можно всё забыть, и строить, что захочется. У Пушкина есть слова о том, что «стреляющий в своё прошлое, убивает будущее». К этому меня подводят строки и прекрасного писателя русского зарубежья: - «Кровь быстро замывается. Погибших забывают, дома застраиваются, мостовые чинят…жизнь идёт» (Борис Зайцев, Жизнь Тургенева). Нет, покаяние ничего не даст. Не покаяние, а искупление. И только искупление, ибо грехи так велики, каких, наверно, не бывало со времён Адама. За огромные, не поддающиеся нормальному рассудку, жертвы лучших, когда-либо живших на этой земле, должно быть заплачено. Платить нужно потомкам, какие бы плохие или хорошие они не были. Я не пророк, и не оракул, но это следует из логики вещей… Мне кажется, что Сарасате, с его «Цыганскими напевами», - бисквитный торт с обильным кремом, от которого отдаёт приторностью, а потому слегка тошнит уже. «Он послал сынам Израилевым слово, благовествуя мир чрез Иисуса Христа». «Освободи меня от мысли: Со мной ли ты, или с другим, Освободи меня от мысли: Любим я или не любим.
Освободи меня от жизни С тревогой, ревностью, тоской, И всё, что с нами было, - Изничтожай безжалостной рукой. Ни мнимой жалостью не трогай, Ни видимостью теплоты, - Открыто стань такой жестокой, Какой бываешь втайне ты». (Семён Кирсанов)
Все годы удавалось мне лето как-то скрасить, не потерять. Но этому пришёл конец, и деться уже некуда. А осенью мне трудно, утро и вечер – уже темень, и солнца нет. Но если бы была гармония в душе, тогда сознание, что ты живёшь не зря. Но дистрофия энергии и желаний налицо. Всё это – на погибель. Что ж, ничего постоянного в природе нет, кроме смены дня и ночи. И это тоже утомляет. А познано ведь чрезвычайно мало. Казалось, такой простор и перспектива для души, но она уже сдаёт. Виной тому не только возраст, и неблагоприятная окружающая среда. Слишком много препятствий, и нет уже сил их преодолевать. Но и теперь поздно, жизнь прожита. С новым веком я почти исчез, словно не жил, и не творил. Словом не диалоги у меня, а сплошные причитания. Жизнь, которую я изучал по книгам, кроме собственного личного опыта, оказалась совсем не похожей на действительность. И к осознанию этого нужно было придти, ощутив полное разочарование во многих смыслах. А ведь всегда над моей плотью торжествовал дух. 1. В Жмеринке поставили памятник неизвестному воину Сидорову. «-А почему неизвестному?» «-Так неизвестно, был ли он воин». 2.В магазине. «-Отрежьте мне полметра на юбку» «-Так это же мало». «-А я хочу, чтобы коленные чашечки были видны». «-Тогда возьмите четверть метра, и будет виден весь чайный сервиз». В нынешней Москве две напасти – собаки и автомобили. Других интересов нет. «Счастье у нас, у смертных, одно: работа!» (Рэмон Кено, Ночь осторожно упала). «Друзья врагов наших – наши враги, Враги друзей наших – наши враги». (Эрве Базен, Подтверждение правила). Из записей 1997 года (в период пребывания в больнице №50). 1.Тотальное воровство в этой стране не только не казнится, но поощряется. 2. Раздатчица так окрестила пожилой контингент больных 2-й кардиологии: «мои колокольчики и одуванчики». Надо бы представить, к какой категории будет принадлежать она, когда постареет. 3. Такой же серый, безрадостный обед, как ельцинская жизнь. 4. Как только меня не называют: Лорин, Ларинов, Ларионов, Ларичев, Лорток – признак элементарного невнимания, отсутствия дисциплины и сосредоточенности. 5. Душа, это – сознание, а если нет сознания, то и нет души. Так что в случае смерти, никуда она не отлетает, а исчезает вследствие омертвения мозга. 6. Женщина может быть честной и прямой с мужчиной тогда, когда он ничего (для неё) из себя не представляет, а, следовательно, она ничего не теряет. 7.60-70-е годы были спокойными годами. Но из-за алчности одних, и недомыслия других, жизнь затем исковеркали дотла. 8.Вновь, как и прежде, чередуясь, наступило в России лихое, тяжкое время… 9. Меня всю жизнь обманывали женщины. Я же не обманул ни одной. 10. При таком разнобое мнений, нынешняя власть у народа не в чести. 11. Время пропаганды индивидуализма, а не коллективизма. Следовательно, отсутствие гражданственности, общности идеи. Кроме разъединения и распада, оно ничего позитивного не принесёт. 12. Врут просто так, по привычке. А это – от отсутствия чистоты в сердце. 13. Деньги не могут, не имеют права быть мерилом человеческого счастья. Речь о таком дерьме как деньги. Разве стоит на это растрачивать жизнь?.. 14. Евреи, которые делали погоду, все уехали. Остались те, которые не делают погоды. 15. Ельцин – продажная девка американизма, чирий или фурункул на теле собственного народа. 16. Ельцин плюс пьянство и курня (курение) – три национальных бедствия России. Глубокой, поздней осенью природа плачет. Белоствольная подружка моя, берёза. Нестройность и кривизна иных деревьев словно не сложившиеся жизни. Листочки, с капельками росинок от дождя, напоминали прозрачные ёлочные игрушки. Как будто мирно уживаются все травы и деревья под единым, хотя и не всегда неделимым солнцем. Ведь всё живое тянется ввысь, к солнечному теплу. Заалевшие на солнце ярко розовым пламенем цветы. Люблю работать творчески утром, то есть на свежую голову. Так работали творцы во все времена. Но нужно избегать trouble (беспокойства). Как это не покажется смешным, или саркастическим, но полная сосредоточенность бывает у человека и тогда, когда он сидит на горшке, или унитазе. Он весь поглощён собой, так как его заботит лишь процесс отправления, и на другом своё внимание остановить он не может. Не знаю, как удаётся мужчинам, чтоб женщина была рядом с ними. Ведь кроме беспокойства, и неизбежного разочарования, она ничего не приносит. Мне говорят, что друга нужно искать в церкви, что верующая никогда не подведёт, ибо она – человек нравственный. Всё это так, но ведь характер остаётся характером, его не изменить… Народ от природы непостоянен во всём, ну разве кроме веры, и любви к родине. Всё дело – в инстинкте жизни, и вытекающих отсюда физических возможностях. «В здоровом теле – здоровый дух». С возрастом инстинкта жизни становится всё меньше, а потому господствует уже пессимистический взгляд на дальнейшую жизнь. Не надо исключать и жизненный опыт (удачливый или неудачливый, карьеру, достижения, и прочее). Это также (а речь идёт о зрелом возрасте) влияет на сохранение или не сохранение инстинкта жизни. Погружаясь в мир науки, я отвлекаюсь от грустной действительности (Зигмунд Фрейд). Чем полнее сердце, тем менее слов (Глинка). автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения © Виталий Лоринов. E-mail: lorinov@gmail.com Тел. в Москве 486-80-09 |
