Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

Кишинёв.

Нет, нет, да возвращаешься порой своим думами к минувшему. Как благостно отдаться потоку своих мыслей. Это суждение Ромена Роллана мне очень близко. Проходит время, и всё становится значительно яснее. Но только с точки зрения анализа, то есть осмысления тех лет, что уже прожиты, имею я ввиду. Начну со встреч с людьми, которые мне были интересны. Шико Аранов – интеллигентный человек и композитор, бессменный руководитель (в начале 60-х) блистательного оркестра симфоджазовой музыки. В его оркестре, кроме привычных меди и саксофонов, присутствовали скрипки, что всегда выгодно отличало его оркестр от других. Звучание такого вот оркестра, было намного теплей, чем у «сухого» джаза, который только – из медных духовых. А вкус Аранова, конечно музыкальный, был просто непогрешим. Он добивался ну совершенного звучания в оркестре.

У меня сохранился авторский сборник песен Аранова, среди которых «Если любишь ты, если веришь ты», и «Не я один тому виной» (я называю эти песни по первым строчкам их поэтического текста), то есть те песни, которые знала вся страна. Солистами в его оркестре работали в те годы Дорика Рошка и Ефим Бэлцану. Они то разнесли все эти песни по всей стране.

Когда Аранова не стало, оркестр, по сути, перестал существовать. И музыканты оркестра подались, кто куда, часть – в ресторан. Ведь «Букурия» существовала не столько волею Аранова, сколько его прекрасным музыкальным вкусом. И адекватной ему замены в республике не было.

В микрорайоне Кишинёва, одном из лучших в городе, Рышкановке, неподалёку от того места, где я жил, был небольшой уютный ресторанчик, под романтическим названием «Аурика». (Но «Аурика» это вообще то имя). Я часто хаживал туда обедать, но больше ужинать. И там играли бывшие музыканты арановского коллектива саксофонисты братья Саулеску, трубач Муся Гольдман, и другие. Я помню, как однажды они, вдохновенно, в течение 40 минут без перерыва, играли композицию из джазовой музыки периода свинга, и музыку из кинофильма «Серенада солнечной долины» Глена Миллера. Это было поистине незабываемое исполнение. Я слушал их в немом восторге, и даже сделал, вернее, написал им аттестацию как член СК. Такая форма характеристики профессионализма существовала тогда.

Когда работал я в консерватории преподавателем, то в классе специального фортепиано у Зака на 2-м курсе учился Олег Майзенберг, ныне известный музыкант, живущий и работающий в Австрии. Уроженец Бессарабии, он, впоследствии, закончил Московский музыкально – педагогический институт имени Гнесиных, и был единственным лауреатом международных конкурсов среди выпускников этого вуза. Я помню, что в его студенческие годы в него была влюблена весьма привлекательная девушка, еврейка из Черновиц. Она мне нравилась, и я договорился с ней, вернее пригласил её в единственный концерт Аркадия Исааковича Райкина. Билетов нельзя было достать. И целый день я простоял в очереди в филармоническую кассу. Однако девица эта просто не пришла. Я был расстроен, но более всего подавлен, и, таким образом с трудом добытые билеты, в порыве так сказать отчаяния, кому-то отдал. Позднее она выйдет замуж за её земляка, инженера, и лет на 10 старше её, который увезёт её в Америку. Произошёл то с нею в жизни не худший вариант. К этому времени относится и работа в Кишинёве, но незначительное время, пианиста Марка Зельцера, и, тоже уроженца Кишинёва. Марк уже был лауреатом международного конкурса , однако, по окончании МГК, его распределили на работу в Кишинёв. Его студенткой была белокурая красавица, Наташа Зайцева, дочь генерала из группы наших войск в Германии, весьма посредственно игравшая на рояле. Наташа станет женой Марка, и вместе с ним уедет в Америку. Её родители хотели воспрепятствовать её отъезду вместе с Марком. Она решительно сказала им в ответ: «- Не ломайте мне жизнь». Они же сами потом уедут в Америку, когда Наташа родит ребёнка. Отец её уйдёт в отставку, уволившись из рядов Советской армии. Отец же Зельцера был проректором по АХЧ в консерватории, мать – концертмейстер. Они уедут тоже.

Когда я только появился в Кишинёве, то встретил 18-летнюю девушку, ну просто поразившую мен своею красотой. Теперь замечу, это был редкий случай в моей жизни, когда девчонка так соответствовала моему вкусу. Она была, к тому же, и очень хорошо одета. Это была первая моя любовь, Белочка Коган.

Я заходил к ней в дом. А это был одноэтажный домик, в районе бывшей когда-то еврейской бедноты. Её родители, простые люди, были убеждены, что я женюсь на Беле. Но меня страшно отторгала затхлость и провинциализм Кишинёва, и я боялся навсегда остаться там. А Бела же, в отместку мне, скоропалительно вышла замуж и родила. А брак оказался неудачным, и очень быстро распался. К этому времени родители её и младшая сестра уехали в Израиль. А старший Зельцер, отец Марка, её родной дядя говорил мне (а это было накануне её замужества), усмехаясь: «- Что ж вы мою племянницу не смогли обгулять». Но Бела, после развода, меня нашла. Была она в растерянности. Я её сказал, что совершил ошибку, не женившись на ней. И Бела тоже признала, что поспешила выйти замуж. И извинившись, деликатно и осторожно меня спросила, не уеду ли я с ней в Израиль. Не думаю, то предложение её последовало из-за каких-то личных её опасений, в Израиле ведь уже жили её родители. Однако я ответил ей, что это невозможно, ведь у меня родители живут в Днепропетровске, и я их не оставлю.

А Белочка работала в одной из музыкальных школ города концертмейстером. Спустя два месяца, по-видимому, чего то осознав, я бросился искать Белу, но было уже поздно. Мне сообщили, что она уехала. Конечно, я переживал, но вот поехать с ней во всех случаях тогда бы я не смог. Но вот остановить её, повременить и обнадёжить, я был обязан. Вот говорят, что «всё, что ни делается, всё – к лучшему». Но у меня не так. Я очень неуверен в правоте этого тезиса. Ведь после Белы я не встретил никого, лучше и достойнее её. Так и остались, по сей день у меня, выкраденные из её альбома, её фотографии, молодой и красивой.

В 1972 году, проездом в Румынию, в Кишинёве был Брежнев, стоявший во главе ЦК республики в конце 40-х. По улицам, запруженным народом, он проезжал совместно с Бодюлом (секретарём ЦК республики), высокий, статный, приветствуя всех жителей. Да, прежде он действительно был видный. Но спустя годы сал ходить про него такой анекдот. Якобы выпустили юбилейную медаль ко дню его рождения. И на лицевой стороне медали было выбито: «Леонид Первый, или Ильич Второй». На оборотной же стороне был изображён двухбровый орёл (у Брежнева всегда были густые брови).

Когда приехал я в Молдавию, то во главе Союза композиторов республики был Гершфельд Давид Григорьевич, автор первой молдавской оперы «Грозован». Он был довольно известным человеком в своё время, однако оркестровать свою музыку он не умел. И следующую его оперу ему также оркестровал композитор Поляков. Учитывая вот эти обстоятельства, Гершфельда считали композитором – мелодистом. Он имел звание народного артиста республики, и был участником хрущёвских встреч с творческой интеллигенцией. Я помню такой факт, когда в центральной прессе сообщали, что сын известного молдавского композитора Гершфельда, сбил автоинспектора. Конечно «нет дыма без огня», но это дело было раздуто. Хотя такое имело место, но ничего крамольного там, в действиях его сына не было. Это была попытка очернения, тем более, что Давид Григорьевич был

очень в себе уверенный и изворотливый человек.
Один из сыновей Гершфельда, Альфред, работал дирижёром в театре оперы и балета в Кишинёве. Он был бесспорно способный человек, но неглубокий как музыкант, я бы сказал поверхностный. Он должен был дирижировать моей 1-й симфоний в 1980 году. Тогда он жил в шикарной большой квартире в центре Кишинёва. И, под одной крышей со своей разведённой красавицей женой, молодой женщиной. Когда пришёл я с партитурой к нему домой, то она вышла мне навстречу. Она узнала, что я – композитор. Когда вернулся я к себе домой, в моей квартире раздался телефонный звонок от неё. Она хотела поближе познакомиться со мной. Звонки следовали один за другим, в течение нескольких дней. В конце концов, она сказала, что она – «постельная женщина». Намёк был ясен, но я не мог переступить черты, ведь Алик должен был дирижировать моей симфонией, а за его спиной я буду спать с его женой, хотя и разведённой. Конечно, Алик вряд ли бы узнал об этом вообще, если бы это случилось, но я не смог бы себе простить по отношению к нему, и вовсе, независимо от того, как поступаю, глупо или умно. Я бы не смог смотреть ему в глаза, и внутренне мне было б стыдно. Но самым странным было то, что в её желании сблизиться со мной, принимала участие и родная сестра Алика, предложившая мне передать для чтения (ну как предлог), какие то от неё книги.

Ещё в студенческие годы я сочинил хор без сопровождения га стихи Веры Инбер, на её бессмертное стихотворение «5 ночей и дней…» Хор этот с блеском был исполнен известным в республике и за её пределами хормейстером Е.М. Богдановским. Впервые, на примере публичного исполнения, я услышал и понял роль исполнителя в судьбе произведения. Он, Богдановский, находил такие штрихи в нотном тексте, которые и не снились мне, автору.

Он ничего не добавлял, а вот, только, высвечивал и выделял ту или иную мелодическую линию, или деталь (реплику) в какой-либо группе голосов. Я потом перенёс найденные им штрихи в печатное издание, а издавался хор несколько раз. И этот хор был в репертуаре республиканской хоровой капеллы «Дойна», и должен был звучать в Москве, в концерте. И папа мой об этом известил Веру Инбер. В письме ответном она писала, что всё время болела, и не смогла присутствовать на исполнении. Письмо, адресованное Верой Инбер моему отцу, равно как и три письма Ильи Эренбурга к моему папе, в которых он упоминает о работе над «Чёрной книгой (сборником об убийстве немцами еврейского населения во время войны) я сдал в РГАЛИ (Российский государственный архив литературы и искусства). А Богдановский, к сожалению, уже давно не дирижирует, он очень постарел. Ему, наверняка, уже за восемьдесят. И жив ли он ещё, не знаю…

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения