Виталий Лоринов

Композитор и писатель

автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения




Хазин

Речь идёт о человеке, прах которого давно истлел. Какой то маленькой, если не мизерной частью своей жизни, столкнулся я с совсем не примечательной фигурой, однако жизнь которого была отмечена перстом судьбы.

Приехав в Молдавию, в Кишинёв, я не имел, где жить, и вынужденно снимал квартиру (угол). Я часто их менял (ведь нелегко жить на квартире, у чужих), и это обстоятельство и привело меня, в конечном счёте, к нему, Хазину, к этому совсем невыразительному внешне, толстому, и маленького роста человечку. А жил он в центре города, на первом этаже 2-хэтажного дома. И звали его Шабсай Абрамович, и родом был он из Браилы (Румыния), но в молодые годы переселился в Бессарабию, где его и застала советская власть. А к тому времени он торговал успешно зерном, но новая власть, как водится (и как это обычно бывает), у него всё отняла, то есть конфисковала. Подавленный, растеряный и удручённый он появился (с повинной) перед очами своего хозяина !который тотда жил в Париже), с рассказом обо всём.

«-Что ты так пригорюнился, Хазин?»-участливо его спрсил его хозяин, по фамилии Розенфельд. «- Иди, я дам тебе несколько вагонов с зерном, и начинай вновь дело…»

Но дела, в конечном счёте, не получилось.

А зятем у Шабсая Абрамовича, впоследствии, был Бурдин, лэутар, то тесть известный по всей республике народный музыкант, руководитель народного оркестра. Он был высокий, могучего телосложения, и с тёмно- жгучими горящими глазами. Фелиция (Офелия), его дочь, и, следовательно, внучка Хазина, училась в местном (кишинёвском) музучилище как теоретик (на музыкально-теоретическом отделении). Была, в целом, она совсем недурна собой, хотя её тонкие и часто поджатые губки, а также заострённый носик, свидетельствовали о нелёгкости её характера (скорее злом, нежели добром). И когда стал я жить у Хазина на квартире, у него возникла мысль сосватать её мне. Но нсмотря на её прекрасную фигурку, и такие же превосходные ножки, я как-то к Офелии особого интереса не проявлял. Вообще то, в молодые годы, я был порядком пылок, слишком самонадеян, и сверхразборчив. И мне казалось, что мне всегда будет 25 лет…

Я повторяю, жил Хазин в центре, и просто дико храпел, когда спал. Себя считал он весьма умным. Одной из его сентенций, которой он очень гордился, была такая: «Чем смотреть по телевизору футбол, лучше лишний раз посидеть в уборной». (Не правда ли, глубокая мысль?!). Но, кроме меня, снимал у него угол ещё один, совсем немолодой и тихий, ну совершенно одинокий человек и холостяк Владимир Яковлевич, бухгалтер по профессии. Он как то задал мне глубокомысленный вопрос (я полагаю, что в соответствии с его худобой). И этот вопрос его, по-видимому, снедал.

«-Скажите, есть на свете такой человек, который всё знает?..». Я, без запинки, ему ответил: «-наверно такого человека нет».

«-И я так думаю» – с готовностью, и философски, весьма удовлетворённый моим ответом и своей догадкой, заключил он.

Но прожив у Шабсая Абрамовича недолго, я прееехал в другое место, в мазанку, но к очень доброй и одинокой женщине – старушке (по улице Кузнечной). тёте Хае Чечельницкой, будь благословенна её память.

Но вот, что я узнал о Хазине. Во время Великой Отечественной войны попал он в руки немцев. Шла осень 1941, когда группу женщин, стариков и детей немцы повели на расстрел. И было это в поле, где, предварительно, вырыли ямы-рвы. Раздался треск от беспорядочных выстрелов. И Хазин, внезапно потеряв сознание от дурноты и ужаса, конечнго же испуга, упал. К тому же кто то повалился на него, накрыв его, сражённый. А был ноябрь, и все, в кого стреляли, были раздетыми. Пришёл он в себя ночью, дрожа от холода, и осторожно вылез из под лежавших на нём трупов. Естественно, что всё было в крови. Оказывается, обьятый страхом, он упал в яму прежде, чем пуля смогла настичь его, и потому остался жив. Но, повторяю, дрожа от холода, в кромешной тьме, побрёл он, куда глаза глядят. Ему уж было всё равно, жить или не жить. Он находился в состоянии полнейшей прострации.

Вдали увидел огонёк, и постучался в первую, попавшуюся на пути избу неведомой ему деревни. Дверь отворилась, и в проёме её, при тусклом свете коптилки, увидел он сутулого мужчину, лет 35. И Хазин попросился на ночлег. Тот понял всё, отвёл его в сарай, где Хазин переночевал, зарывшмсь в сено. И там он просидел день взаперти. А следующей ночью мужчина обвязал его, раздетого, рогожей, дал крынку молока, краюху хлеба. Сказал, что надо уходить, скорее уходить, так как совсем рядом – немцы. И, со дня на день, они займут это село. И Хазин вновь побрёл, подальше от деревни, примерно в направлении Одессы. Кругом ведь были немцы, но никакого другого выхода у него не было.

Придя в Одессу, его, оборванного и жалкого, остановил патруль. И оказался Хазин в сигуранце (румынское гестапо). Румыния ведь воевала на стороне Германии, была её союзником. А потому Одессу заняли румыны, тем более что Гитлер Антонеску это обещал. Но вскоре в Одессе уже хозяйничали немцы. И вдруг, о чудо, увидел Хазин, в числе охранников, сына его, в прошлом, партнёра-молдаванина, по своей давней, когда-то, торговле зерном. Охранник тогда был ещё ребёнком.

«-Я выпишу тебе аусвайс» – сказал он ему по-румынски (то есть удостоверение наёмного рабочего). «-И напишу, что ты – румын, иначе тебя убьют». И, таким образом, несчастный Хазин, чудом выбравшийся из под горы трупов, растрелянных своих соплеменников, остался жив, то есть спасён был и на этот раз. И это, несмотрня на то, что находился он, практически, уже на оккупированной немцами территории. Вот так судьба даровала ему жизнь, среди 6 миллионов евреев, расстрелянных и замученных фашистами во время войны.

Итак, уйдя от Хазина, я переехал на новое место жить.

Двор тёти Хаи – типичный двор на юге, где мазанки и двухэтажные постройки соседствуют друг с другом рядом, равно как и с лужами грязи и помойкой во дворе, да плюс зловонной уборной в его глубине. А в сенях, на ночь, тётя Хая ставила ведро, что б не ходить во двор, и не искать, спотыкаясь, в темноте и холоде, где справиться. А сама тётя Хая, была, фактически, совсем одинокой, не создавшей, в своё время, семьи, немногочисленное родство которой, двоюродное, проживало где то в Румынии.

Я был как сын ей. И тётя Хая никогда не укладывалась спать, не подождав моего прихода, как бы поздно я не возвращался на ночлег.

Конечно, всё у неё было крайне бедно: и печка, и умывальник в холодной кухоньке. Конечно нищета. А о горячей воде и речи быть не могло. Но зато мне было мне у неё уютно, и по человечески тепло.

Когда я уже жил в 2-хкомнатной квартире, и моя мама умерла, то тётя Хая была ещё жива. И я, в отчаянии, написал ей открытку, о постигшем меня горе. Где и когда упокоилась она сама, не знаю…




автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения

© Виталий Лоринов. E-mail: lorinov@gmail.com Тел. в Москве 486-80-09



 
Hosted by uCoz