Виталий ЛориновКомпозитор и писатель автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения Самсонова. С глазами у меня теперь традиционно плохо. Нет, после 10 класса средней школы у меня было всего 0 и 5 диоптрии близорукости. Я не носил очков почти до 35 лет. Но близорукость всё же у меня росла , несмотря на уверения врачей в обратном. Когда же близорукость достигла величины минус трёх диоптрий на оба глаза, стал ощущать я, что плохо вижу вдаль (не очень разборчиво). К тому же в сумерках неважно ориентируюсь, и очень дискомфортно было сидеть в последних рядах партера в кинотеатре. Вот тут и пришлось уже заказывать очки, которые тогда я постоянно не носил. И вот по этой то причине я их часто терял, да невзначай, не разглядев, порой прямо садился на них. И как-то разбились у меня очки при самых курьёзных обстоятельствах. Это случилось в Трускавце, когда я поднимался по лестнице в обеденное время в одну из городских диэтстоловых. Навстречу мне спускался человек, тоже в очках. И мы нечаянно столкнулись. Его оправа дужкой попала прямо в левое стекло моих очков, очки мои сорвались с переносицы, упали вниз и стёкла вдребезги разбились. И очень волновала мысль, где же теперь мне заказать очки. Это всегда было проблемой. В столовой, за обеденным столом, сидело нас 6 человек, и все были намного старше меня. И думая о своём, я поперхнулся, и стал неистово и отчаянно кашлять. И как это бывает в таких случаях, смутился, не зная, куда себя девать. Вдобавок разлил суп на скатерти. Одна из женщин, сидевших за столом, заметившая мою неловкость, отечески сказала: «- Да не волнуйтесь, вы в своём отечестве находитесь». И так врачи-окулисты меня постоянно обнадёживали, что с возрастом близорукость у меня уменьшится, а то и вовсе пройдёт, и зрение у меня восстановится. И я им верил. Но ничего подобного со мною не случилось, и близорукость у меня стремительно росла. К 50 годам она уже достигала величины в минус 8 на левом и минус 6 на правом глазу. Я полагаю, что очередное падение зрения было вызвано, в первую очередь, профессиональными причинами, а именно перепиской нот. Я помню, что с утра до поздней ночи, в течение всего месяца, я переписывал, начисто, клавир своей оперы по М. Е. Салтыкову – Щедрину («Сцены из жизни провинциального города»). Готовил для Геннадия Рождественского, который, по рекомендации Б. А. Покровского, обещал мне его посмотреть в приемлемые для него сроки. Я торопил работу, скорее гнал её, и, вследствие чего, по центру моего левого глаза стали появляться чёрные точки, мешавшие смотреть на нотный текст. В глазном отделении при ЦИЕТИН (е) мне сказали, что это – следствие возрастных изменений, то есть естественное помутнение хрусталика. Но это было в 1985, а в 1988 я стал пациентом Святослава Николаевича Фёдорова, а он – моим лечащим врачом. Увы, оперироваться я не решился, и перестал ходить к нему, не посоветовавшись с ним. Когда же зрение моё достигло критических величин, то есть уже минус 18 на левом глазу и минус 12 на правом, Фёдорова уже не было в живых. Я стал лечиться в лазерном отделе института микрохирургии глаза, у Ромашенкова Ф.А., доктора мед. наук, который сделал мне лазерную операцию в связи с дистрофией сетчатки. Он хорошо заварил её. Но оперироваться не рекомендовал, и даже упоминать об этом, так как это могло привести к потере зрения, наверняка в левом глазу, ибо гипертрофии было больше на левом, чем на правом. К тому же Ромашенков, в течение 2-х сезонов (весной), делал мне лазерную стимуляции (7 сеансов по 3 минуты на каждый глаз). Это – для интенсивности кровообращения в сетчатке. Теперь моя близорукость величается термином «высокая миопия», помимо дистрофии сетчатки. После всех этих процедур, пришёл я как то к нему, и мне закапали в глаза, для расширения зрачков, что б посмотреть, определить эффект от стимуляции. И Ромашенков осмотрел мои глаза через смотровой аппарат, вдев предварительно в них линзу. «-На левом глазу гипертрофии больше»-резюмировал он, вставая со стула и моя руки. И я его спросил тогда, можно ли жить с таким зрением, как у меня?.. «-Не только можно, но и нужно» - отрезал он. Но дело в том, что созревает уже катаракта у меня. И до Ромашенкова я, став вновь на учёт в фёдоровском институте, попал к бездарной, молодой, ничтожной врачихе Арутюнян, которая, ни в чём не сомневаясь, определила меня к хирургу, но, правда, опытному человеку, Зуеву. И находясь в стационаре, что-то подтолкнуло меня зайти к нему, за 5 минут до операций. Он посмотрел мой левый глаз, и сказал, что близорукость он не лечит. И стал он сомневаться, так как нашёл, что хрусталик у меня, на тот период (а это было уже 7 лет тому назад), был прозрачным. Но Зуев, полагая, что я приехал издалёка, и решил, в конечном счёте, хрусталик поменять. Но как же мне ходить и жить 3 месяца, до операции второго глаза, я ж одинокий человек к тому же (?!). Ведь в случае замены хрусталика, диоптрика второго глаза повысится до минус двух, трёх, в то время как правый у меня - минус 12. Я вышел от него в растерянности, но через две минуты вновь зашёл. И что-то я хотел сказать ему в защиту своих глаз, но он перебил меня вопросом: «-Вы где живёте, в Москве?» А это было в присутствии Арутюнян. «-Да, рядом здесь, на Клязьминской». «-Тогда забирайте свои манатки, и уходите!» «-Да он и не особенно желает оперироваться»- нимало не смущаясь своей ошибки, и улыбаясь, ответствовала Арутюнян. Я тут же ринулся в палату, и ожидал, пока меня оттуда выпроводят. Есть у меня знакомый, бывший художник из Кисловодска, баптист Слава, ныне живущий в Москве. Он познакомил меня с Таней, медсестрой глазного кабинета лечебно – диагностического центра при городской больнице номер 15, в Выхино. Это случилось по окончании собрания в евангельской общины, снимавшей помещение для своих богослужений на Ордынке. А я туда пришёл, чтобы договориться с Таней. И, таким образом, я стал ещё и пациентом врача – окулиста Натальи Андреевны Камковой, довольно деятельной женщины лет около 50. Она весьма решительно заверила меня, что катаракту нужно оперировать, дабы избавиться от близорукости. А я, успев забыть о Зуеве, то есть о том, что моя близорукость не есть следствие катаракты, а, изначально, дистрофии сетчатки, решил пойти к Зуеву опять (ведь прошло время) Его же медсестра весьма неохотно записала меня к нему на консультацию, резонно мотивируя, что я – из лазерного отдела (а , значит, у меня с сетчаткой не всё в порядке). А Ромашенков, к этому времени, уже болел, и долго на работу не приходил. Затем и вовсе не вернулся, ушёл на пенсию. Я же тогда пошёл к его дочери, сравнительно молодому, но опытному врачу – окулисту Шердис. Я рассказал ей о своей проблеме. «-Лазер сейчас, по большому счёту, вам не нужен. Зуев, конечно, очень хороший хирург. Но я не вижу, чтобы у вас, на левом глазу была большая катаракта. Вы поймите, что вследствие операции вы можете потерять зрение (отслойка сетчатки). Вам нужно лечиться консервативно. Идите вновь к Каноде, он хороший врач, и попросите, что б положил вас опять в стационар». Вот таким образом я был хорошо отмобилизован для внутреннего неприятия мнения Натальи Андреевны об операции. И так я возразил ей, что у меня – дистрофия сетчатки. Но она решительно настаивала. «-Вы что, ждёте, когда вас приведут на операцию?» - вопрошала она, не ведая, что у меня вообще то родных нет. «-Я покажу вас Самсоновой. Она – специалист по дистрофии сетчатки, и она даст заключение, можно вам оперироваться, или нет»… В назначенный Камковой, для консультации у Самсоновой день, я пришёл. Камкова: «- Маргарита Владимировна! Это – композитор. Он не может работать из-за того, что левый глаз у него видит лишь два или три ряда. При минус 18…» Самсонова, успев лишь бросить беглый взгляд на меня, сказала, что, вряд ли операция позволит мне избавиться от близорукости. «-Садитесь к аппарату!»- приказала она. Я сел, и опустил, по её просьбе, голову на подбородок, прильнув плотно глазами к увеличительному стеклу смотровой трубочки. Самсонова, посмотрев, к Камковой: »-У него дистрофия сетчатки и в центре, и на периферии. Но если попытаться всё выжать из глаза, всё, что возможно, то можно. Но строго предупредить». Вот в этом то была и вся загвоздка для меня. И, сказанное ею, то есть последнее, меня весьма отрезвило. «-Мой профессор, у которого я училась» - продолжала Самсонова (а ей было не менее 76-77 лет), «- говорил мне, что иметь для жизни два глаза, это – большая роскошь». И засмеялась. Да, по большому счёту, наверно это так, но если бы мой другой глаз, правый, был бы здоровым. Но этого Самсонова не знала, и этот мой глаз она не видела, то есть его не смотрела, и полагала, что мой другой глаз – здоровый. Я, после консультации, сказал об этом Камковой. Наталья Андреевна выслушав, и как бы согласившись (а может быть для видимости) бросила: «-Ну, хорошо, давайте подождём ещё немного. Придёте ко мне весной, то есть через 6 месяцев». И я, поблагодарив Наталью Андреевну, и захватив свою амбулаторную карту, ушёл. Придя в медчасть СК Москвы, я рассказал Цецилии Абрамовне об этом. Цецилия Абрамовна, не очень то прислушиваясь, мне бросила: «- Идите в клинику Краснова, по улице Россолимо, к сирийцу. Он очень удачно оперирует». Я машинально взял номер телефона, но будучи в поликлинике НЦХ на Пироговке, всё же потащился туда, в жуткое (а без конца лил дождь) осеннее ненастье. А у сирийца – коммерческий отдел, и катаракту оперировать, стоит немалых денег, до 30.000 рублей.
Но прежде, чем думать о деньгах, решил пройти обследование у них, то есть проконсультироваться, что делают они бесплатно. За один час меня обследовали полностью. И Ольга Анатольевна, врач окулист лет 32-х, сказала мне, что в случае операции у меня возможна отслойка сетчатки. И я опять навострил уши, если не замер при этих словах. Я рассказал ей о мнении Шердис (из Клиники имени Фёдорова). «-Но это было год назад, теперь же положение у вас ухудшилось» - резюмировала Ольга Анатольевна. Однако до нашего диалога я успел повидать в коридоре приветливого и улыбающегося, низенького и плотненького сирийца. Он посмотрел уже мой глазик после обследования, в присутствии Ольги Анатольевны.
При его, последних словах (когда и он подтвердил мои опасения), я сказал ему, что он - умница. «-Спасибо, спасибо, если решите, мы вас будем оперировать…» А Ольге Анатольевне я сказал: « - Знаете, есть такая хорошая русская пословица, «чем богаты, тем и рады». Пусть пока остаётся так, как есть, а там видно будет». «-Хорошо, вашу амбулаторную карту мы оставляем у себя». Я согласился. На следующий день пошёл к Цецилии Абрамовне. «-Ну, где же вы возьмёте деньги?» «-Цецилия Абрамовна, это уже второй вопрос. Как я могу оперироваться, если у меня может быть отслойка сетчатки?..» Она не слушает, как будто дело только в деньгах. Конечно, гарантий никаких никто не даст, всякое бывает. Но вот уверенность то у больного, то есть надежда, должна быть? А её может обеспечить только врач, убедив, что оперироваться надо, а не оставлять это решение на «откуп» больному. И в этом можно брать пример с Камковой, решительно придерживавшейся своего мнения. Другое дело мои опасения на этот счёт, как у любого другого человека, но вот вердикт по этому вопросу врач всегда должен брать на себя. Пока желания оперироваться, у меня нет. Весь «корень зла» - в моих сосудиках. Права Наталья Николаевна (Голенчук) в том, что если у меня плохие сосудики на сердце, то есть в одном органе тела, то как же они могут быть удовлетворительными в другом?.. Страдает от плохих сосудов весь организм, и даже полость рта, где прежде наблюдались у меня кровотечения, которые ошибочно я принимал за проявление артериальной гипертонии. И так брать на себя ответственность за операцию, я не рискую, я – весьма нерешительный человек. И хотя положение с моим левым глазом почти «швах», но опасения мои, на данном этапе, никак не лишены оснований. «Лучше журавль на земле, чем синица – в небе».
автобиография | литературные произведения | музыкальные произведения © Виталий Лоринов. E-mail: lorinov@gmail.com Тел. в Москве 486-80-09 |
